Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник)

Майор козырнул еще раз и ушел.

Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы он еще остался с нами. Было видно, что майор очень взволнован и ушел именно потому, что хотел скрыть волнение. Как-никак мы были на фронте.

События тех дней живо запечатлелись в моей памяти, но над всеми воспоминаниями, не знаю почему, возвышалась фигура капрала Панэ, застывшего на вершине той скалы.

Странно! Может, только потому, что там он оказался бы на прицеле оружия всех гитлеровцев, если бы они обнаружили, что вместо их солдата, посланного в разведку, на вершине холма появился кто-то другой? Или, может, потому, что, узнав его, я испугался за него: гитлеровцы, находившиеся на расстоянии всего 80-100 метров, могли заметить, что их разведчик ниже пояса одет в форму цвета хаки.

— Я не успел тебя спросить, капрал, как было дело, но представляю: ты набросился на него сзади, одной рукой заткнул рот, другой ударил или задушил. Потом стащил с него мундир, снял или подобрал упавшую каску. Надел мундир, каску, взял его автомат и взобрался на вершину скалы. И все это с молниеносной быстротой. Ты был на скале таким спокойным, будто ничего не случилось, и так же спокойно заманил их в капкан своими сигналами…

Старшина Шороп вытаращил на меня глаза:

— Господин младший лейтенант, да мы вас уже считали погибшими!

«…Захваченный врасплох у подножия вершин с отметками 127–129, взвод боевого охранения был отрезан от батальона заградительным огнем тяжелой артиллерии. Взвод потерял связь с батальоном. Считать погибшими или пропавшими без вести…»

— Рад вас видеть, господин младший лейтенант!.. Очень рад!..

Старшина так сильно потряс мне руку, что я испугался, как бы он не вырвал ее из сустава. Потом набросился на поваров:

— А ну быстро! Что-нибудь экстракласса для господина младшего лейтенанта! И для других «пропавших без вести»! Понятно?

— Понятно, господин старшина.

Шороп извлек свои старые большие карманные часы и добавил:

— В вашем распоряжении десять минут! Выполняйте!

Старшина Шороп уступил мне свою палатку, устроил для меня стол из двух ящиков из-под гранат, принес мой дневник и чистое белье, а потом пошел на кухню по своим делам.

Я уселся за импровизированный стол и раскрыл дневник, но не успел написать и одной строчки, как в палатку вошли Сынджеорзан и Гаврилэ Лупу.

— Разрешите, господин младший лейтенант?

— Что случилось, Сынджеорзан?

— Во-первых, со счастливым возвращением. Во-вторых, вопрос о нем, о Гаврилэ Лупу.

— То есть об Ионе Сэсэраие, потому что теперь нечего прятаться.

Я с удивлением поднял брови.

— Так меня зовут, и я вовсе не лесник по профессии, а лесоруб, господин младший лейтенант. И служил я в четырнадцатом полку у хортистов. Да-да, все так оно и есть, как я вам говорю. Э, долго рассказывать!

И поскольку рассказ предстоял долгий, человек снял шапку и стал оглядываться, ища, куда можно присесть. Я показал ему на один из ящиков, служивших мне столом, а другой подтолкнул к Сынджеорзану.

— Садитесь.

— Спасибо. Так я, господин младший лейтенант, был солдатом в четырнадцатом полку, как я и сказал. И вот как все получилось: однажды меня направили сопровождать несколько раненых до медпункта. Меня и еще одного, Бласа. Я капрал, Влас солдат. А капралом я был еще у румын в сороковом году. Служил я в девяносто втором полку, в Орэштие. И у хортистов остался капралом. Ну так вот, послали нас двоих сопровождать пятерых раненых до санитарных машин. Двое были тяжело ранены, одного я тащил на себе, другого — Влас. Остальные кое-как шли сами. Прибыли мы на медпункт, а там один из врачей и говорит: «Ступайте в госпиталь, добирайтесь как знаете, у нас нет машин. Санитарные машины перевозят только раненых немцев. Таков приказ!» Я отвечаю: «Нам, господин офицер, приказано доставить их сюда. Дальше — не наше дело!» Офицер нахмурился и говорит: «В машине два полковника и майор, все трое — немцы. Ты хочешь, чтобы твои раненые своими вонючими ногами уткнулись в нос, господам немецким офицерам?» «Господин офицер, — говорю, — они ведь тоже люди. — Говорил я по-венгерски. — Вот того зовут Юлию Сабо, другого, с перевязанной головой, — Траяном Васыем…» «Разговоры! Не морочь мне голову. Приказ есть приказ. Делай с ними что хочешь: брось на дороге, закопай живьем или пристрели — твое дело. Но отсюда убирайтесь!» Разве мог я бросить их на дороге, закопать живьем или пристрелить, господин младший лейтенант?.. Тронулись мы дальше, в госпиталь. А это около двадцати километров. Беда! Идем мы, идем, присядем на обочине дороги и опять идем. Встречались нам по дороге колонны, маршировавшие на фронт, кто-нибудь из наших или из венгров выходил и спрашивал: «Ну как там, браток?» «Погибель там великая, посмотрите хоть на нас…» Люди смотрели, вздыхали, то один, то другой вытаскивал из вещевого мешка горбушку хлеба, протягивал нам со словами: «Помяните мою душу, если что…» — и шел дальше.

Через какой-то отрезок пути тот, кого я нес на спине, шепнул мне на ухо: «Браток, опусти меня на землю…» «А зачем, милый?» — «Опусти, прошу тебя. Хочу молвить тебе словечко…» Опустил я его. Были мы в поле, среди хлебов. «Похороните меня, братцы, здесь…» Мы его и похоронили там. В изголовье воткнули лопату, и на ней я нацарапал штыком: «Васый Траян, 14-й полк». На черенок лопаты повесили каску, а сами потащились дальше. На душе у нас было тяжело и пусто, как в доме повесившегося.

До госпиталя мы добрались на третий день. Одна из сестер сжалилась и приняла раненых, а нас спросила, не голодны ли мы, и сказала, чтобы мы шли в город, там есть место для постоя солдат, там нас и накормят. В госпитале же начальство немецкое и нам ничего не дадут.

Мы пошли в город, нашли гостиницу и зашли внутрь. Дело было уже к вечеру. Гостиница, как было написано на вывеске, служила только для постоя немецких солдат. Мы не обратили на это никакого внимания и вошли. Там мы уселись за столик и потребовали шнапсу. Официантка-немка принесла нам шнапсу. Нам очень хотелось чего-нибудь покрепче после всего, что мы перетерпели на фронте. И кроме того, нас глодала боль и печаль. До тех пор я не знал, что творится на душе у Власа. Да разве мы могли говорить о нашей боли и печали, если за одно такое слово нас ожидала пуля или петля? Полслова скажешь — услышит сотня ушей… Только в трактире, после нескольких стаканов шнапса, Влас не мог сдержать крик души.

«Ну что мы будем делать, господин капрал?» — спросил он. «То есть как «что делать»?» — «Понимаешь сам…» — «Не понимаю, Влас, не понимаю…» — «Сейчас мы сами себе хозяева…» — «Я капрал, а ты солдат, так что ты не совсем сам себе хозяин». — «Может быть, я и не хозяин, зато вы хозяин… Прикажите, и я выполню». — «Что выполнишь?» — «Приказ, который следует выполнить». — «Откуда приказ?» — «Оттуда, господин капрал, откуда положено». Он приложил руку к сердцу.