Теодор Константин - И снова утро (сборник)

Захваченный врасплох, сбитый с толку унтер-офицер дал команду отходить, боясь быть отрезанным от Павильона.

— Вперед, братцы! Перебежками! — скомандовал Панаит Хуштой, рванувшись вперед с автоматом, в который был вставлен последний диск. Он выстрелил в унтер-офицера, но не попал.

Следуя примеру Панаита, остальные перебежками стали сближаться с гитлеровцами. Словно в тумане, Панаит Хуштой увидел усатого солдата, который бежал, опираясь то на костыль, то на винтовку. На ходу он прижимал приклад винтовки к бедру и стрелял. На шее у него висел подсумок, который ему дал Панаит Хуштой.

В следующее мгновение Панаит Хуштой увидел рядом с собой одного из врачей.

— Одолеем их, господин младший лейтенант! — крикнул он, не выпуская из виду дерево, за которым укрылся унтер-офицер.

Оттуда, из-за дерева, гитлеровец хриплым голосом громко подавал команды.

— Господин младший лейтенант, видите то дерево? За ним притаился унтер-офицер, который командует гитлеровцами. Как увидите, что он побежал, — стреляйте. Я сделаю то же самое. Из нас двоих кто-нибудь да попадет в него.

— Нечем мне стрелять! У меня давно кончился последний патрон. — Врач со злостью отшвырнул в сторону пистолет, как ненужную игрушку.

Панаит Хуштой крепче сжал автомат. В диске оставалось самое большее три патрона. Унтер-офицер за деревом зашевелился.

«Вот-вот выскочит!» — сказал Панаит себе и прижал приклад автомата к плечу. В момент, когда унтер-офицер поднялся и побежал, он нажал на спусковой крючок. Все три пули — последняя очередь — попали в цель. Гитлеровец повернулся на одной ноге, будто выполняя сложный пируэт, и рухнул на землю.

— Вперед! — торжествующе закричал Панаит и побежал.

Вверху послышалось какое-то шуршание, и потом вблизи упала мина, осколки разлетелись во все стороны. Один из них угодил Панаиту в ребро, другой в колено.

— Параскивой, командуй ты!

— Понял!

Но практически больше не нужно было командовать. Оставшиеся в живых гитлеровцы бежали что есть мочи. За воротами госпиталя они попали под огонь румын, наступавших с обеих сторон, и были уничтожены все до единого.

Те, что засели в Павильоне, упорствовали еще почти полчаса, потом подняли руки. В плен были взяты восемь высших офицеров, в том числе четверо эсэсовцев, и около трехсот солдат. Было захвачено несколько ящиков с секретными архивами СС и много, боеприпасов.

Через несколько часов Панаит Хуштой лежал на койке в палате для только что оперированных. На этот раз его уже «резал» её доктор Хам-Хам. Операцию проводил начальник госпиталя Поенару.

Со своей койки Панаит мог видеть всех входящих в палату. И вдруг на пороге он увидел сестру Корнелию в сопровождении скромно одетого гражданского с автоматом на шее.

Увидев Панаита, сестра Корнелия улыбнулась ему издали и показала на него вошедшему с ней человеку.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила она, подойдя к его койке.

Гражданский стоял в нескольких шагах позади нее и смотрел на Панаита Хуштой с любопытством и симпатией.

— Хорошо, сестра!

— Ты, парень, не убивайся. Поправишься!

Почти те же слова она говорила ему и тогда, когда доктор Хам-Хам заявил, что он «отдаст концы». Панаит Хуштой улыбнулся ей в ответ:

— Знаю, сестра Корнелия. Не умирать же теперь, когда только начинается настоящая жизнь.

— Молодец! Я знала, что ты не поддашься… Я привела к тебе одного человека, который, узнав о твоих подвигах, обязательно захотел познакомиться с тобой.

Гражданский с автоматом приблизился к кровати и протянул Панаиту руку.

— Здравствуйте! Меня зовут Маноле Крэюце. Мы тоже выбивали гитлеровцев из Павильона. Как мне сказала сестра Корнелия, госпиталь был спасен в первую очередь благодаря тебе, твоей инициативе и смелости. Вот я и пришел поздравить тебя от имени рабочих из патриотического отряда… Ты вел себя как настоящий герой, как… коммунист, Панаит.

Панаит Хуштой покраснел от радости и волнения и едва сумел пробормотать:

— Если я вел себя, по твоим словам, как коммунист, то это не удивительно, потому что я, дорогой товарищ, думаю как коммунист.

На окружающий беспредельный простор опустилась тихая ночь. Высокое небо усыпали звезды. Я смотрел на их белое мерцание и вздыхал. Окоп остается окопом: давит, словно накинутая на шею веревка. А где-то в глубине ночи без устали, так мирно и заманчиво трещал сверчок. Время от времени я приподнимался на носках над бруствером окопа, уверенный, что обнаружу ночного певца где-то рядом и посоветую ему переселиться вместе со своей песней подальше от этих мест. Ведь скоро снаряды перевернут здесь всю землю и заставят смолкнуть эту трогательную песню. Но мои старания отыскать ночного певца были напрасны. Притаившись в темноте, он продолжал свое дело, ничего не ведая о беспокойстве и тревоге солдат в окопах. А солдатам было из-за чего тревожиться. Перед нашими позициями гитлеровцы готовились к решающей атаке. Позади, погруженный в бездну маскировки, Бухарест напряженно ожидал исхода битвы, которая должна загрохотать на рассвете. Не знаю почему, но для меня эта августовская ночь тянулась неимоверно долго, а из-за временного затишья и этого бедового сверчка у меня возникло такое чувство, будто я доживаю последние часы отпуска, который должен окончиться вместе с этой ночью. Я курил сигарету за сигаретой и вздыхал. А звезды на небе продолжали мигать, будто отсчитывая секунды жизни солдат в окопах.

Вдруг чей-то голос прервал мои мысли:

— Будь добр, дай и мне цигарку… Свои я давно все выкурил. Ты уж извини меня, браток…

Я медленно протянул говорившему пачку сигарет и тут заметил, что рядом со мной стоит гражданский из «патриотической гвардии». Я смутно видел в темноте его лицо, но догадался, что это молодой мужчина, приблизительно моего возраста, то есть лет тридцати. Гражданский взял сигарету, поблагодарил, но не отошел от меня. Я слышал, как за моей спиной он прикурил, крепко затянулся, потом глубоко вздохнул. Мне, честно говоря, не хотелось вступать в разговор, я предпочитал остаться наедине со своими мыслями и чувствами, поэтому совсем не обрадовался, когда он снова обратился ко мне:

— Поет сверчок, а мне в этой тишине чудится, что я слышу сову. А слышать сову — плохая примета.

— Если боишься смерти, почему не остался в Бухаресте? — резко ответил я ему.

Мне казалось, что после моих злых слов незнакомец обругает меня и уйдет. Однако все произошло совсем не так. Вместо того чтобы уйти, он спокойно и даже с некоторой иронией сказал мне:

— Кто тебе сказал, что я боюсь смерти?.. Я вовсе не боюсь.

— У тебя еще есть время убежать… До рассвета как раз успеешь. Чего ты ждешь?