Михель Гавен - Месть Танатоса

— У тебя есть жена? — утерев слезы кружевным платком, спросила его баронесса. Она знала Отто с детства и потому называла его на «ты».

— Есть, — он автоматически кивнул, даже не понимая толком, о чем она спрашивает. Жена? Ну, конечно — Маренн.

— А дети?

— Нет. Собирайтесь, — вдруг решил он.

Соседка опешила:

— Куда?

— Я отвезу Вас в безопасное место. Я приехал за матерью. Но отвезу Вас.

— Но я не готова. У меня много вещей, — растерянно засуетилась баронесса.

— Я подожду, — ответил он. — Берите только самое необходимое. И поскорее — времени нет. Скоро начнется штурм.

Баронесса ахнула и скрылась в комнатах. Он вышел на улицу. Сжав ладонями виски, он, словно застыв, сидел неподвижно на гранитном выступе над каналом в Турецком парке, заваленном ветвями деревьев, порубленными осколками. Здесь они когда-го с братом резвились детьми под присмотром гувернантки…

Он не мог поверить, не мог осознать, что остался на свете совсем один. Он даже не может пойти на могилу своих родных, чтобы попрощаться с ними, — даже кладбище, могилы предков теперь ему не принадлежат. Эти варвары с Востока оскверняют прах его прадеда, деда, отца…

Как встретила мама смерть, успела ли она хотя бы испугаться или просто провалилась в небытие, как в темную яму, что теперь распростерлась на месте отчего дома… А фабрики, завод — дело жизни его отца?! Сколько трудов, сколько жертв, сколько бессонных ночей… Все пошло прахом. Все, что создавалось годы, перестало существовать за несколько дней.

Любимый Турецкий парк… Он долго бродил по его тенистым аллеям в ту холодную осеннюю ночь, когда впервые в университете встретил Маренн. Дул пронзительный северный ветер, а ему было жарко, жарко от раны. От раны на лице и от раны в сердце — жарко от любви.

Маренн… Теперь она одна осталась у него. Она и Джилл. Только их можно любить, можно заботится о них, если… он вздрогнул от пронзившей его как острый клинок мысли, — если они еще живы…

Шофер просигналил. Скорцени медленно, будто очнувшись от страшного сна, повернулся в сторону машины: ага, старая баронесса наконец собралась. Даже шляпку одела с розочкой — кокетка.

Обняв корявый ствол старого каштана, на котором вопреки всем войнам на свете появились первые весенние цветы, он мысленно попрощался с Турецким парком и с Деблингом, не зная, вернется ли он когда-нибудь сюда, суждено ли ему увидеть снова родные места…

«Прости меня, мама. Я не успел… Прости… Пришла весна, но тебе уже не вырастить виноград и не приготовить любимый отцовский штурм по осени. Отец шутил: теперь никто не умеет делать настоящий штурм, теперь только штурмфюреров много. Но вот и штурмфюреры, похоже, скоро исчезнут, папа…»

Шофер еще раз просигналил. Темнело. Скорцени неторопливо пошел к автомобилю. Над Шенбрунном разливался кровавый закат, ветер доносил запах гари. Вдали нарастал гул канонады.

14 апреля после упорного сопротивления Вена… пала. Отступая с эсэсовскими частями из города, Отто Скорцени бежал по центру Вены и, отстреливаясь, отдавал команды своим солдатам. Ветер рванул завесу дыма, и он увидел впереди… белые стены Кобургского бастиона — родной дом Маренн.

Над главной башней замка занимался столб огня; должно быть, туда попала бомба или снаряд, по крепостной стене сновали солдаты — свои, чужие. Автоматная очередь просвистела над головой штандартенфюрера. Задев, сбила фуражку…

Подхватив головной убор, Отто Скорцени вбежал во двор замка. Затем через распахнутые двери — внутрь. Огляделся: пустынно — никого. Беломраморная лестница величественно поднимается, ведя в парадные апартаменты.

В первые мгновения показалось, что к сводам этого великолепного дворца вовсе не прикоснулась война. Но… вот прозвучал выстрел. Еще выстрел… Зазвенев, разбились цветные стеклянные витражи в готических окнах, рассыпались по белому мрамору многоцветным дождем.

Скорцени взбежал по лестнице на самый верх. Свет зажжен. Во всем блеске горят хрустальные люстры и свечи в канделябрах на лестничных площадках. В их ярком сиянии таинственно мерцает между колоннами на облицованной мрамором стене портрет молодой женщины — совсем еще юное создание, в белом, воздушном платье с глубоким вырезом, открывающем грудь. Зеленые глаза и темные распущенные волосы, спадающие ниже пояса, очаровательная, едва заметная улыбка — все так хорошо знакомо ему.

Кайзерина Мария-Елизавета Кобургская, хозяйка замка — его Маренн. Кто написал этот портрет? Он сейчас и не помнит… Нет, не ее первый муж. Кто-то другой… Это не парадный портрет аристократки, какие висят в Хофбурге и в Шенбрунне, где Маренн — одна из продолжательниц династии, недоступное небесное создание, идеал славы и власти, слитых воедино, — чиста и невинна, как Богоматерь…

На этом портрете она живая, чувственная, желанная… Такая близкая…

Нет, оставлять портрет здесь нельзя. Дом скорее всего сгорит или его разграбят. Как бы ни сложилась дальше их судьба, пусть хотя бы у Маренн останется память о Вене, коли у него ничего не осталось, кроме горя.

Штандартенфюрер подошел к картине и кинжалом, подаренным ему при вручении полковничьих погон фюрером, вырезал портрет кайзерины из золоченой рамы.

Скользя по черепице, он перепрыгивал с крыши на крышу, преследуемый погоней. Совсем близко за спиной он слышал чужую речь — непонятные славянские слова. Огрызаясь автоматным огнем, последние эсэсовские солдаты покидали Вену, уходя в горы.

Несмотря на ожесточенное сопротивление защитников Вены, она впервые в своей истории сдавалась на милость победителя.

Осколок, чиркнув, ранил Скорцени в плечо. Не обращая внимания на боль, штандартенфюрер выводил своих людей из города, занимаемого советскими частями, стараясь не попасть в окружение. Едва машины успели пересечь мост через Дунай, как его взорвали, — минута промедления, и они оказались бы отрезаны или погибли прямо на мосту.

Снаряды градом сыпались им вслед. Рана кровоточила. Кровь лилась по рукаву…

Только добравшись до Бад-Аусзее, Скорцени позволил сделать себе перевязку. Альфред Науйокс, закончив все дела, все-таки дождался Скорцени. Узнав, как развиваются события в Вене, он даже планировал в крайнем случае идти на помощь другу. Теперь же, разорвав медицинский пакет, сразу начал бинтовать Отто плечо.

— Где твои родственники? — недоуменно спросил Алик, видя, что Скорцени приехал один.

— Погибли, — скупо ответил Отто.

— Прости, — извинился Алик.

Здоровой рукой Скорцени развернул длинный рулон, который привез с собой. Показал Алику. Науйокс взглянул на портрет.

— Кто это? — спросил он с удивлением.

— Ты разве не видишь? — Скорцени задумчиво смотрел на картину. — Не узнаешь? Ее Высочество, эрц-герцогиня Австрии Мария-Елизавета Кобургская. Это Маренн, Алик…