Михель Гавен - Месть Танатоса

— Госпожа оберштурмбаннфюрер, — кричит он, — снимите китель!

— Ложись! — она бросается ему навстречу и, сильно толкнув, заставляет снова зарыться в песок. Потом ползет обратно к Ульриху. Проклятая пустыня! Песок скрипит у нее на зубах, набивается в глаза, в уши, в волосы.

Описав круг, самолеты снова идут в атаку. Обернувшись, Маренн видит улыбающееся лицо своего преследователя в кабине. Молодое лицо, веселая улыбка. Должно быть, ему забавно. Он чувствует себя в безопасности. Она поднимается на колени. Самолет мчится прямо на нее. От напряжения каждый нерв у нее дрожит, перед глазами с бешеной скоростью вращаются пропеллеры самолета.

Вот он совсем рядом. Английский летчик, возможно, похожий на Генри, ожесточенно жмет на гашетку. Он уже не смеется. Он вскидывает руку в проклятии: кончились боеприпасы! Пикирующий самолет проносится над их головами. Маренн обессиленно падает на песок.

Слышен стрекот автоматов с земли и отчаянный рев машины. Что это? Маренн поднимает голову: черная полоса дыма тянется за самолетом, который на полном ходу врезается в землю. Раздается оглушительный взрыв. Он сбит?

«Он сбит! Он сбит! Я попал в него!» — мальчишка-солдат вскакивает и от радости подбрасывает вверх каску и автомат. «Госпожа оберштурмбаннфюрер! Я сбил его!» — его измученное жаждой, иссохшее лицо сияет, как на именинах. Его поздравляют немногие оставшиеся в живых товарищи. Маренн, вскочив на ноги, подбегает и обнимает юнца. На месте взрыва самолета полыхает пожар.

Конечно, летчик погиб. Английский летчик, похожий на Генри, быть может, тоже художник до войны… Маренн почувствовала, как невольно горько кольнуло сердце. В этом взрыве ей почудились отголоски артиллерийских залпов восемнадцатого.

Но протяжный стон, раздавшийся позади, прерывает ее размышления. Она оборачивается. Мальчишка-снайпер, крепко сжав руками автомат, медленно оседает на песок. Его лицо и грудь залиты кровью. Его расстреливают в упор с проносящегося самолета. «Нет!» — инстинктивно Маренн бежит, чтобы защитить его. Она еще не осознает, что уже поздно.

Английский ястреб, победно покачав крыльями, улетел догонять своих. Маренн склонилась над юношей. Его большие голубые глаза удивленно смотрят в небо. В них уже нет жизни. На губах навечно застыла торжествующая улыбка. Маренн сняла с его шеи медальон. Глаза кололо, то ли от попавшего песка, то ли от подступивших слез.

— Вы живы? Я так испугался за Вас! — невидящим взглядом она смотрит на подоспевшего лейтенанта, затем, прикрыв ладонью глаза, — на удаляющиеся самолеты.

— Ничего, — произносит она изменившимся голосом. — все в порядке, лейтенант. Они полетели подкрепиться, не ожидали потерь. Но их потери несравнимы с нашими, — она с грустью смотрит на мальчика и закрывает ему глаза.

— Как жаль, нам даже негде тебя похоронить, — говорит она, обращаясь к мертвому юноше, а в ушах звенит его голос: «Госпожа оберштурмбаннфюрер, госпожа…» Потом снова она обращается к лейтенанту:

— Много убитых?

— Много, — признает тот, опустив голову.

— А раненые?

— Почти нет.

— Тогда поторопитесь, — Маренн решительно поднимается с песка. — Пока они дали нам передышку, надо идти вперед.

— Слушаюсь…

— Прощай, — Маренн наклоняется и целует мертвое лицо юноши. «Госпожа оберштурмбаннфюрер, я сбил его! Я сбил его, госпожа…»

Небольшой отряд сразу же выступает в путь; раненых несут с собой. Под непрерывными налетами с воздуха они двигаются весь день по песчаным барханам, где нет ни единого укрытия: ни деревца, ни окопа, ни ямы. Потери их увеличиваются.

Огнедышащее небо разит смертью, пустыня нещадно томит их жаждой. Вот уже убило лейтенанта и команду принял на себя унтер, оставшийся за старшего. Кончились запасы пресной воды. Капитана Дица ранило во второй раз. Потеряв сознание, он уже не приходит в себя. В беспамятстве он мечется, прося воды. Но воды нет.

Стараясь создать тень, Маренн заслоняет его собой от солнца, склоняется над ним во время налетов, защищая от осколков, горячей слюной смачивает ему губы. «Капитан, капитан, ну, подожди, не умирай, — шепчет она, вопреки всему продвигаясь вперед, — мы все равно дойдем, подожди, капитан, не умирай».

Когда впереди показались немецкие позиции, они уже не шли — ползли. Бомбы прижимали их к земле. Они не успевали перевязывать раненых, на съедение шакалам пустыни оставляли тела мертвых, запоминая их имена. Временами навязчивая мысль, что они давно уже сбились с пути, захватывала и доводила до отчаяния — столь трудной и долгой выдалась их дорога.

Бескрайние пески, нестерпимая жара и авиационные налеты — казалось, все это никогда не кончится и каждому остается всего по несколько мгновений жизни…

Когда же к вечеру налеты стихли и жара спала, из почти четырехсот человек десантного батальона, вышедшего на задание, в живых оставалось пятеро, трое из которых, в том числе и командир батальона капитан Ульрих Диц, тяжело ранены, четвертой была Маренн, а пятым — тот самый упрямый унтер, который, с компасом и картой прокладывая путь через ад, все же довел отряд до своих.

Командующий африканским корпусом генерал-фельдмаршал Роммель навестил Маренн в госпитале, где она только что закончила оперировать раненых. Потрясенный случившимся, он спросил у нее:

— Как же Вам удалось дойти, Ким?

— Не знаю, Эрнст, — ответила Маренн, едва держась на ногах от усталости. — Наверное, нас вел Господь.

В Италии оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени внимательно рассматривал фотоснимки местности, окружавшей горное плато Гран-Сассо, самый высокий пик Апеннинских гор, в отеле на вершине которого под арестом томился глава итальянских фашистов Бенито Муссолини.

На следующий день Скорцени и его солдатам предстояло провести дерзкую операцию по освобождению дуче. Скорцени тщательно разработал план, использовав оригинальное инженерное решение: он предпочел осуществить переброску десанта на планерах, которые могли бы, обманув пеленгаторы, беспрепятственно приземлиться перед отелем — это обеспечивало бы его людям столь необходимое преимущество внезапности нападения.

Было уже за полночь. Скорцени отбросил в сторону карту и фотографии и, расстегнув китель, вытянулся на походной кровати. Закурил сигарету. Напряженные мысли о предстоящей операции постепенно сменились воспоминаниями о Маренн.

Усталый мозг, вопреки его воле, рисовал перед ним картины недавних дней и ночей. Он представлял ее себе лежащей в алом ажурном белье на черном атласном покрывале. Мягкий свет ночника струится на ее восхитительную кожу, под тонким кружевом волнующе просвечивают полные, упругие груди. Сколько раз он с восхищением освобождал их из кружевных пут и ласкал уверенно и нежно. Сколько раз он упивался сладостью ее языка, обнимал изящные бедра, проникая своим телом в ее.