Юрий Костин - Немец

— И что так скоро?

— Мне надо, Антон.

— Стоило возвращаться?

—Я вернулась к мечте, которой не сбыться. Не могла не вернуться. Ты ведь ждал меня, верно?

— Да, я ждал тебя.

Пять, десять, пятнадцать минут… А может быть, и все полчаса комната звенела тишиной. И даже природа за окном за это время не издала ни единого звука. Рита поднялась с кровати, прошлась по комнате, нашла свой халат и, набросив его, села в кресло.

—Антон, дорогой Антон… ты не понимаешь. У меня очень непростая работа. И чем дальше я буду запутываться в эти отношения, тем трудней мне будет сохранять их в тайне. Надо понимать, что, встречаясь с тобой, с человеком, за которым мне поручено следить, я подвергаю опасности свою карьеру.

— Карьеру? Рита, как ты можешь говорить о карьере, когда речь идет об отношениях между людьми? Впрочем… извини, я забыл… Ты же не русская, ты ведь немка, трезвый расчет и все такое… Это я, как говорится, в омут с головой,— добавил он по-русски.

Рита подошла к Антону. Тот сидел на краешке кровати, разглядывая бокал с бурбоном.

— Антон, пойми меня, пожалуйста, я тебя очень прошу,— глаза Риты кричали и молили его понять то, что понять он был не в силах.— Еще немного, и я действительно в тебя влюблюсь! Что будем делать? Ты же взрослый человек…

— Рита, милая, ты так практична… Это, должно быть, очень тяжело. Давай оставим этот разговор. Я все понял.

Она как-то непривычно строго взглянула на Антона.

— Но, подожди минуту. Ты же старше и должен лучше меня осознавать, что о будущем надо думать сразу, чтобы сходу исключить возможные проблемы…

— Рита, послушай меня,— Антон встал и подошел к окну.— Это чересчур прагматичный подход. В нем нет и не может быть чувств. Ты хотела ехать? Я провожу. Я тебя не понимаю, но это мои проблемы.

Рита кивнула. Пока она одевалась, Антон, не отрываясь, смотрел на горы и озеро, которые вдруг перестали радовать взор, потом взял бокал, наполнил его почти до краев и повернулся к Рите:

— Постой. Ты хотела, чтобы я тебе почитал по-русски. Ты все еще этого хочешь?

— Да,— Рита опять опустилась в кресло,— конечно…

Антон сел на краешек кровати, сделал глоток и, глядя ей в глаза, продекламировал «с выражением»:

Антон допил бурбон и так и остался сидеть на кровати, молча и угрюмо глядя куда-то вдаль.

— Как ты быстро выпил бурбон,— пробормотала Рита.— Мне очень понравилось. В смысле, стихи. Это ведь стихи? Чьи они?

— Есенина. Нашего поэта Сергея Есенина.

— Очень красивые… Наверное, в них говорится о любви.

— Ты угадала, Рита. Есенин любил американскую танцовщицу Айседору Дункан.

— И как у них все сложилось?

— Не очень.

— Жаль.

— Ну, прощай. Постой… Спасибо тебе, что вернулась. Это была чудная ночь, лучшая в моей жизни.

— В моей тоже, Антон, прости…

— И ты прости. Ну, все, все…

Антон проводил Риту до двери, они неуклюже пожали друг другу руки.

Вернувшись за очередной порцией бурбона, Антон обнаружил на столе небольшой листок, сложенный вдвое. Когда он взял его в руки, оказалось, что это рождественская открытка, а, точнее, ровно половина открытки с изображением симпатичных ангелочков. Внутрь была вложена записка. Антон развернул ее и прочел:

«Дорогой мой, милый Антон. Хотя я считаю, что все сделала как надо, я прошу у тебя прощения. Моя бабушка рассказывала, что ее подружка дала такую половину открытки своему любимому,— который уходил на фронт в 1914 году. Она верила, что ангелочки вновь сведут их вместе, что бы ни случилось. Им действительно посчастливилось встретиться и соединить открытку, которая до сих пор хранится у них дома. Это случилось в 1928 году, после долгих лет разлуки. С тех пор они не расставались. Прости меня еще раз и знай, я тебя буду всегда помнить, что бы ты ни думал. На всякий случай, храни свою половину открытки».

Антон постоял с минуту, держа записку в руке, потом, положив ее на столик у кровати, вдохнул полной грудью утренний горный воздух, улыбнулся улыбкой пьяного, вновь обретшего счастье человека, и пробормотал:

—Она ненормальная. Даже уйти толком не умеет. А еще немка!

Могло показаться, что Антон и Ральф начали друг друга забывать. В новогоднюю ночь созвонились, а после всего два или три раза обменялись имэйлами. И не более того. Но вот однажды, накануне майских выходных, в квартире Антона раздался звонок.

— Приветствую вас, мистер Ушаков!— в трубке звучал бодрый голос Ральфа.— Как Россия поживает? Как здоровье мистера Путина?

— Слава Богу, все хорошо, все здоровы. По улицам, как прежде, бродят белые медведи, холодно круглый год, мужики в меховых шапках и все пьяные, женщины некрасивые, в шерстяных платках. Свобода слова отсутствует. Как ты?

— У нас тоже все нормально. Слушаем марши, запиваем пивом братвюрсты. Моя старшая двоюродная сестра Ангела собирается принимать участие в выборах канцлера.

— Вот это да! Здорово! Ты мне про нее ничего не рассказывал.

— А что я буду про нее рассказывать? Она в Берлине всю жизнь живет. Мы и не виделись почти.

— А серьезно если? Как отец?

— Здоров, спасибо. Кстати, именно по поводу отца и звоню тебе. Очень ему хочется побывать в тех местах, где служил дядя, другими словами, у тебя в деревне. Это можно устроить?

— Какие проблемы? Конечно, можно. Визу надо ему…

— Да есть уже, туристическая. Мы купили путевки и вылетаем в Москву послезавтра.

— Сюрприз.

— Приятный?

— Не знаю еще… Ты много пьешь, а я в последнее время вернулся в спорт.

— Антон, как тебе не стыдно? Из-за приобретенных в России привычек меня старые друзья перестали понимать. И виноват в этом именно ты.

— И этим горжусь! Приезжай скорей, жду тебя.

…Когда друзья вновь подъезжали к деревне, Ганс Мюллер, отец Ральфа, был поражен не меньше сына, когда тот впервые ощутил всю степень запустения дорожной системы русской провинции. На повороте с большака в сторону Хизны он крепко схватился за ручку над дверью джипа и поминутно спрашивал, не ошиблись ли они дорогой.

Ральф попросил Антон остановиться на минуточку возле пилорамы, где сохранились окопы, вырытые советскими солдатами.

— Вот отец, здесь, скорее всего, дядя Ральф принял свой первый бой,— сказал Ральф-младший, подводя Ганса Мюллера к ракитной рощице.

Подъехали к дому. Антон знал, что дядя Коля ждет. Также, наверняка, об их приезде была предупреждена вся хизненская общественность.