Юрий Костин - Немец

— Прости, дядя Саша, но нельзя забывать, сколько народу при этом положили, чтобы Москву отстоять. Какое в этом великое чудо?

— А я согласна с Александром,— прервала их спор Рита.— И считаю, что, по крайней мере, Гиммлер имел справку о чудесах, которые приписывались некоторым иконам в России. Он серьезно относился к таким вещам.

— Но как же икона, из-за которой чуть не погиб мой дядя?— спросил Ральф.— Ведь получается, Шерхорн видел ее в этом самом ящике, именно ее он искал после войны.

— Увы,— Рита развела руками.— Это была копия. Именно она и должна была, в случае чего, угодить в руки советской разведки, а попал подлинник.

— Да,— проговорил Александр Валентинович.— Как говорится, «дело закрыто». И как же все просто объясняется — чудотворные иконы!

Антон и Рита стояли, обнявшись, на краю деревни. Они гуляли уже больше двух часов и никак не могли наговориться. Все тайны, загадки, сокровища, исторические факты уступили место другим темам. Они рассказывали друг другу о себе, делились чувствами, целовались, радовались каждой секунде и готовы были полюбить целый мир. Мир не оставался в долгу, укутывая их спокойным и теплым весенним вечером.

— Рита,— очнулся наконец от сказочных видений Антон,— Шерхорн знал, что он и его люди были лишь приманкой?

— Вовремя же ты о нем вспомнил… Нет, не знал. Точнее, не верил. Наоборот, когда я спросила, в курсе ли он, что Донская Икона Божьей Матери сейчас хранится в Москве, в Третьяковской галерее, он только улыбнулся и сказал: «Es ist nicht alles Gold, was glanzt».

— Что это значит?— переспросил Антон

— «Не все то золото, что блестит».

В небольшой церквушке неподалеку от Спас-Деменска, что приютилась между двумя поросшими смешанным лесом холмами, шла вечерняя служба. На клиросе, не всегда в унисон, но задушевно пел местный хор, состоящий из долговязого юноши и двух женщин неопределенного возраста и типичной русской провинциальной наружности. Весь приход старался изо всех сил — сегодня днем сюда прибыл автобус с паломниками, путешествующими по калужским храмам и обителям. Паломники приехали из Москвы, от самых ворот Зачатьевского монастыря. И вот теперь, не в пример остальным тихим дням, старинная церковь была заполнена почти до отказа — паломники молились, покупали свечи, писали записочки. Отец Василий от души читал проповедь, и его проникновенный, бархатистый и, в то же время мощный голос заставлял приезжих изумляться: «Это же надо, а? Такого не стыдно и в Храм Христа Спасителя пригласить на пасхальную Всенощную».

Две старушки в черном сновали между молящимися, собирали прогоревшие свечи, вытирали тряпочками церковные светильники. Батюшке прислуживали дьяк в скромной ризе и седовласый мужчина, то ли монах, то ли псаломщик, облаченный в черное одеяние. Глаза «монаха», на первый взгляд, совсем древнего старца, излучали молодость духа, тепло, доброту и оптимизм. Он то и дело приветливо поглядывал на прихожан, тем самым компенсируя напускную строгость отца Василия.

Когда служба закончилась, монах, стоя у дверей храма, провожал паломников, осеняя чуть ли не каждого крестным знамением и повторяя: «Бог в помощь вам».

Тем же вечером, на скромном ужине, состоявшемся во дворе дома настоятеля, отец Василий беседовал с паломником, с которым был дружен еще со времен совместной учебы в семинарии при Троице-Сергиевой Лавре.

— Ничего что портвейн у тебя на столе, отец Василий?— вопрошал с улыбкой гость, отрезая добрый кусок холодца и кладя его себе в тарелку.

— Не возбраняется сегодня,— пробасил отец Василий, прикладываясь к стакану с вином.

— Ну, раз не возбраняется, тогда употребим.

— Главное — не злоупотреблять.

— И это правда.

Выпив вина, гость оглядел двор и, качая головой, произнес:

— Небогато живешь, отец Василий, небогато. Стоило ради того семинарию-то заканчивать?

— Так не для богатства живем, разве не так? Зато я сам себе хозяин, никто в мои дела не лезет, служу себе на благо веры и Господа.

— А что это у тебя за старик такой, монах, светлый взором?

— Рассказывать про него долго можно. Он, вообще-то, не монах, а так, помогает просто. Человек очень набожный, добрый. Разве что, поговорить с ним нельзя, уж очень молчаливый старик. Все «да» и «нет» да «слава Богу».

— Откуда же ты его взял?

—Да не я его взял, сам он тут появился. Давно уже, почитай, лет сорок в деревне неподалеку живет. Ты ведь знаешь, святынь и реликвий моему приходу Бог не дал. Но есть у нас список иконы одной, столь искусный, что глаз не отвести. Да ты, небось, знаешь.

— Впервые слышу. Что за список?

— С чудотворной Донской Иконы Божьей Матери.— Отец Василий перекрестился.— Покушай вот этих пирожков. Матушка печет исключительно по большим праздникам. Вкусно…— батюшка мечтательно закатил глаза, что никак не вязалось с его привычным образом.— Вот бы сделать так, чтобы она их почаще готовила.

— И при чем здесь монах, то есть, старик твой?

— А это он список принес и храму подарил. И еще много всякого добра отдал. Сказал, будто клад нашел, а икону, дескать, в разрушенном доме отыскал где-то на Смоленщине. Вот этой иконой-то мы и знамениты в округе. Люди верят, что она целебными свойствами обладает, оттого и чаще к нам наведываются.

— И что же получается, он пришел и так запросто все отдал?

— Ну, не совсем. Попросился на работу в храм, да чтоб крыша над головой была. Скажу тебе по большому секрету,— отец Василий понизил голос,— говорят, там столько добра было, что на десять домов бы хватило, а может даже и на то, чтобы новую церковь отстроить…

— Да откуда он вообще взялся?!

— А кто ж его теперь знает? Теперь-то и дела никому нет до него. Это раньше, бывало, участковый или еще кто из начальства интересовался, кто тут живет, да чем занимается. Он к нам в попал в 1954 году, и как устроился, как его не забрали куда следует, никто уже не помнит, не знает.

— Ну, дай Бог ему здоровья на многая лета.

— Правильно, добрый он человек, божий. Знаешь, он светильники да полинкадилы любит зажигать. Надо видеть, как он это делает…

— Ну так что с того?

— Светильники в церкви, сам знаешь, не лампочки в сенях, а олицетворение источника света из Царства Божьего. И такое у меня мнение, что он-то как раз это сердцем понимает, он это чудесным образом прочувствовал.

Выпили, закусили. Гость оценил пирожки, и вправду на редкость вкусные. Про такие говорят: «тают во рту».

— России без веры в Бога никак нельзя, потому как пропадет она без веры-то,— вещал отец Василий.— Кумиров себе вновь создаст, возвеличит человека, а то и новую религию придумает. Коммунизм, к примеру…

— Да уж, прав ты, в вере в Бога наше спасение…

— А кто ее, эту веру, лучше всего донесет до душ заблудших, этим проклятым телевизором во искушение введенных? Нет, не мы с тобой, братец мой, не мы и не иерархи-сребролюбцы, гордыней оскверняющие себя…— отец Василий огляделся по сторонам,— дай им Бог многая лета. Нет, не мы, а такой вот простой божий человек, русский человек, примером своих поступков и жизни праведной.