Абрам Вольф - В чужой стране

— Слушай, Василий, а что если прощупать Бохолтский мост? Очень важное направление!

— Сейчас туда не сунешься.

— Я понимаю. Я говорю, что надо момент не прозевать… Взрывать они будут, когда отведут части за канал. Поднимаешь? Надо вести разведку!.. И соседние мосты тоже держать под наблюдением. Да, вовремя надо туда выдвинуться! — Дядькин остановился у стола. — Вот что. С рассветом поедем к Бохолту. Часа два поспим и двинемся.

— Ты отдыхай, а мне еще Жана Колла надо увидеть. Он ждет на квартире Марии Давенс…

— Добро!

Кучеренко ушел. Дядькин поднялся на второй этаж, лег на диван, на котором по очереди отсыпались работники штаба.

В большой, наполовину пустой комнате наступила тишина. Но скоро из дальнего угла, куда не доставал свет свечи, послышался голос:

— Жрать охота — спасу нет… Нет ли чего закусить, ребята?

— Найдется, — откликнулся кто-то из другого угла. — С моим дружком Трофимовым не пропадешь. Везет ему на харчишки. Одна добрая молодуха целого поросенка отвалила…

— Понравился, значит, — послышался чей-то густой басок. — Мужчина он видный, в силе…

Комната огласилась смехом, начались разговоры про разные веселые истории, про то, что было и чего не было…

— Будет вам, охальники! — прикрикнул Гужов, отличавшийся степенностью. — Только дай вам позубоскалить…

— Надо ж, Ваня, ночь скоротать, — ответил Трофимов. — Нам не пора идти сменять?

Гужов приблизился к свече, посмотрел на часы.

— Пора, Федя! — Он забросил за спину винтовку.

…Идет сильный дождь. Город будто вымер. Ни душа! По обеим сторонам узкой улицы мрачно темнеют каменные дома. По асфальту катится шумный поток. Трофимов и Гужов, вымокшие, продрогшие, идут по щиколотку в воде, настороженно вглядываются в темноту.

Из подъезда навстречу партизанам выскочил человек в черной накидке с капюшоном:

— Не найдется ли сигареты? — сказал он по-фламандски. — Какой сильный дождь…

— Найдется, — Гужов достал сигареты.

— О, русские партизаны! — проговорил бельгиец и, отвернувшись от ветра, чиркнул зажигалку. Огонек на секунду осветил немолодое, бровастое лицо. — Ребенок заболел… Иду в аптеку… — Он снова нырнул в темноту.

Гужов и Трофимов зашагали дальше. Но не сделали и десяти шагов, как из глубокой ниши магазина, с которым они поравнялись, выскочили вооруженные гитлеровцы. Раньше чем партизаны схватились за винтовки, их сбили с ног и обезоружили. С гитлеровцами был человек в черной накидке, который только что просил у партизан сигарету. Он подошел к Трофимову, вцепился сильными пальцами в его плечо:

— Веди за канал. Встретится ваша застава — назовешь пароль. Если вздумаешь что — пуля! Понял? Веди! — гитлеровец толкнул Трофимова стволом пистолета в спину.

— Федор, на наш пост! — успел крикнуть Гужов.

Трофимов идет впереди, за ним вплотную шагают два рослых солдата. Гужова ведут метрах в пятнадцати. Его окружают трое солдат и высокий в черной накидке, должно быть, офицер. Высокий все время тычет ему в бок пистолетом.

«Вот и кончил ты, Иван Семенович, — думает Гужов. — Ребята скоро домой поедут, а тебе оставаться, в чужой земле лежать! Не суждено, значит, было дом родной повидать… Через такие муки прошел, тыщу раз от смерти уходил, а в последний час погибать…» Все пережитое проходит перед его глазами — фронт, лагери… Воевал он больше года, минером. Чего только не испытал на фронте — два раза ранен был, неделю голодный из окружения пробивался, зимой в реке тонул… Осенью 1942 года, сильно контуженный, попал в руки врага. И пошел по лагерям… Во Францию судьба забросила, в шахты. Подкрепился немного — и бежать. Вырвался из лагеря, а куда идти, в какой стороне Россия, — неизвестно. Двадцать дней по Франции шел. Схватили у какой-то реки, избили до полусмерти. А в лагере еще добавили — пятьдесят ударов резиновым шлангом… Потом в Бельгию отправили. Два раза бежал — ловили. На третий все-таки ушел… Пройти через такое и погибнуть, погибнуть, когда надо домой собираться… А Федя? Федя Трофимов тоже горя по горло хватил. Живого места на нем нет — весь изранен. Из лагеря смерти ушел, из Германии. Рейн переплыл, в Голландию пробрался, а потом в Бельгию пошел, русских партизан искать… Гужов помнит, как Трофимов появился в отряде. Его никто не знал, никто не мог за него поручиться: а может, подослан врагом? Трофимов, не сказав ни слова, ушел. Он убивал гитлеровцев там, где встречал: на дорогах, на улице. Он заслужил доверие партизан, вернулся в отряд с двумя пистолетами и автоматом.

И вот оба они отвоевались… «Неужели это все, конец?» В душе Гужова нет страха, не в первый раз ему смотреть смерти в глаза. Но так хочется жить, так хочется увидеть родной дом. Все его существо, каждая клеточка существа кричит: «Жить! Жить! Жить!».

Трофимов сворачивает влево, еще через квартал — вправо. «Сейчас застава…»— Гужов чувствует, как по спине пробегает холод.

Дождь прошел, из-за косматой, рваной тучи выползает луна. Впереди блеснул канал. Гужов старается различить очертания моста: там, у моста, — их застава, там лежит сейчас за пулеметом Коля Щукин. Но луна скрылась опять за тучу, все погружается в непроглядную тьму.

Улица кончается, шоссе выходит в поле. Теперь до моста не больше двухсот метров. Гужов сует в карман брюк руку, нащупывает перочинный нож, неслышно раскрывает его. Офицер берет Гужова за плечо, заставляет идти медленнее. Гитлеровцы стараются двигаться бесшумно, слышно только, как позвякивает оторвавшаяся у кого-то из солдат подковка.

«Сейчас мост, вот он…» — Сердце Гужова замирает, останавливается, но рука крепко-крепко стискивает нож. «Почему они не окликают, почему…»

— Стой! Кто идет? — долетает из темноты звонкий голос Щукина.

В ответ слышится шум падающего тела и голос Трофимова:

— Стреляй! Немцы!

Гужов ударил гитлеровца, державшего его за плечо, и, рванувшись в сторону, упал в кювет. В тот же миг тьму разорвали ослепительные вспышки выстрелов.

На мокром асфальте осталось два трупа. Третьего гитлеровца схватили за дорогой и сразу же допросили. Оказывается, эта группа не успела уйти из города, внезапно атакованного партизанами. Гитлеровцы двое суток отсиживались в подвале магазина, надеясь, что гитлеровские части освободят город. На третью ночь, потеряв надежду, они вышли из подвала.

Занимается рассвет. В засаде остаются Щукин, Гужов, Трофимов и четверо бельгийцев.

Щукин лежит возле пулемета, зябко поеживается. Одежда на нем промокла насквозь.

— Дай сигаретку, — обращается он к Трофимову, — душу дымком согреть…

— А ты ступай в штаб, обогрейся, — Трофимов протягивает портсигар. — Я с пулеметом управлюсь, не бойся.

— С каким другим, может, и управишься, а этот только мне подчиняется. Машина добрая, но с характером!