Абрам Вольф - В чужой стране

Пулемет у Щукина старый, наверное, старше своего хозяина. Но пусть попробует кто-нибудь сказать, что этот пулемет пора на свалку! Щукин не простит такой кровной обиды. Он добыл свою «машину» в бою, она ему дороже самого лучшего оружия. Трофимов знает об этом и потому не спорит.

Гужов сидит на большом камне, жует хлеб и задумчиво смотрит за канал, на зарю, пробивающуюся сквозь облака.

— Скажи, пожалуйста, как в жизни бывает, — негромко произносит он. — Я ведь было решил, что все, кончилась моя песня… И как ты, Коля, ловко полосанул. Над самой головой пули просвистела, и хоть бы тебе царапнуло…

— Так я же с расчетом, Иван Семенович. Хлопну, думаю, Гужова, а к кому в гости ехать? — Хитроватые глаза Щукина весело поблескивают. — Ты же меня хорошим вином угощать собирался!

День и ночь прошли спокойно. Рано утром партизаны заставы, выдвинутой далеко за город, в сторону Бохолта, увидели на шоссе большую, сильно растянувшуюся пешую колонну, за которой двигался обоз.

Командир взвода Матвей Локтионов подал команду приготовиться к бою. Надо во что бы то ни стало задержать врага, дать возможность отрядам выдвинуться на шоссе Брей — Бохолт.

Подпустив колонну поближе, взвод открыл огонь. Завязался бой. Партизаны медленно оттягивались к городу, всеми силами сдерживая врага. Но гитлеровцы все-таки» прорвались. Захлестывай слева, они стали заходить партизанам в тыл.

Командир взвода приказал отходить. А сам с автоматчиком Владимиром Борзовым по глубокой осушительной канаве выдвинулся влево и почти в упор открыл огонь по гитлеровцам, бежавшим к шоссе. Солдаты отскочили назад, залегли. Но через несколько минут они снова бросились вперед. Локтионов кинул гранату. Однако остановить гитлеровцев было уже невозможно, они зажимали слева и справа… Локтионов и Борзов продолжали бить из автоматов, думая только об одном: хоть немного еще продержаться, чтобы взвод оторвался, не попал в окружение… Но скоро автомат Локтионова замолк.

— Патронов, патронов! — командир взвода судорожно, протянул руку к Борзову.

— Все патроны! Отходите! Товарищ командир… Скорее!

Борзов остался один. Это был любимец всего второго, отряда. Партизаны ласково называли его Володей, сынком. Он был в отряде самым молодым, но в лес пришел одним из первых. Больше полутора лет Володя Борзов сражался с врагом на бельгийской земле…

…Володю ранило в плечо, в голову, кровь заливает глаза, но он бьет, бьет! Гитлеровцы совсем рядом, обходят… Борзов выхватывает гранату и, не приподнимаясь — приподняться уже нет сил, бросает гранату. Последнюю гранату…

Взрыва ее он не слышал. Когда враги подбежали к нему, он уже был мертв. Гитлеровцы недоуменно, пугливо озирались. Где же партизаны? Неужели этот русский дрался один… Он лежал, уткнувшись лицом в мелкий колючий кустарник. У локтя дымились еще горячие гильзы. А вокруг валялись трупы убитых гитлеровцев.

Противник продвигался к городу осторожно. Солдаты шли цепью по обеим сторонам шоссе. На ярком утреннем солнце поблескивали стволы выставленных вперед автоматов и карабинов. В центре цепи и на флангах двигались расчеты станковых пулеметов.

Местность была открытой. Партизаны, занявшие позицию на окраине города, хорошо видели противника. Дядькин, находившийся в середине цепи, рядом с командиром второго отряда Ивановым, не давал команды. Он лежал на боку, углублял свой окопчик, откалывая финским ножом крупные, жесткие комья земли, и, казалось, не обращал на противника никакого внимания. У партизан было мало патронов, весь запас они носили с собой в карманах, за пазухой, в шахтерских кожаных сумках, перекинутых через плечо. Дядькин решил подпустить гитлеровцев ближе, чтобы бить наверняка. Впереди, в двухстах метрах, одиноко стоит старый, весь иссеченный грозами дуб. Этот дуб — рубеж, до которого они допустят врага.

Дядькин перебросил сюда, на шоссе Брей — Бохолт, все силы, оставив на других дорогах лишь малочисленные заставы… Рядом с русскими заняли оборону бельгийские патриоты. Но солдат противника все-таки больше раза в четыре. «Ничего, отобьемся, — думает Дядькин, быстро работая ножом. — Лишь бы с другой стороны не ударили…»

Цепь приближается к дереву. Дядькин, не отрывая от противника взгляда, отстегивает от пояса две гранаты, кладет их перед собой и берет в руки карабин. Цепь поравнялась с деревом, несколько солдат уже впереди его.

— Ог-гонь! — зычно крикнул Дядькин и нажал на спусковой крючок.

Грянул залп, гулко заработали пулеметы.

Гитлеровцы предприняли одну попытку прорваться вперед, вторую, но сильный огонь партизан каждый раз прижимал их к земле.

Прошло полчаса. Гитлеровцы снова и снова бросались в атаку. На одном участке им удалось прорваться, они залегли в канаве, в пятидесяти метрах от позиции партизан. Еще один рывок, и враг опрокинет редкую цепь…

— Контратакуем! — крикнул командир отряда Иванов и приподнялся, вырвал из-за пояса пистолет.

— Стой! Рано! — Дядькин схватил Иванова за руку. Давай на фланг!..

Дядькин знает, что партизаны поднимутся в контратаку, как один, и отбросят врага — не первый раз с ними в бою. Но у противника много пулеметов, контратака будет дорого стоить. «Нет, выждать! Пусть враг атакует, пусть устилает поле трупами…», — думает Дядькин, выпуская пулю за пулей. Его лицо густо покрыто пылью и пороховым дымом, блестят одни зубы и белки глаз. К мокрому лбу прилипли волосы.

На правом фланге врага удалось отбросить: партизаны Лобанов и Литвиненко ложбинкой пробрались к гитлеровцам, залегшим в канаве, забросали их гранатами.

Противник уже понес большие потери. Еще немного, я он откажется от попыток прорваться в город, отступит. Но огонь партизан начинает слабеть — на исходе патроны.

Автоматных очередей уже совсем не слышно, гремят одни винтовочные выстрелы. Замолк пулемет на левом фланге. Замолк пулемет в центре. Враг, предчувствуя скорую победу, остервенело бросился вперед. Снова яростно затакали пулеметы, дробью рассыпались автоматные очереди. Но гитлеровцы бегут, они уже рядом.

— Огонь! Огонь! — охрипшим, чужим голосом кричит Дядькин и хватает гранаты. — На, в душу мать!..

Кажется, атака уже захлебнулась. Но нет, гитлеровцы опять поднялись, прорываются в центре. Они так близко, что, если бы не шум боя, можно было бы услышать тяжелое дыхание солдат. И в эту минуту у Щукина отказал пулемет. Пулеметчик судорожно вцепился в рукоять замка» но вдруг отпрянул назад и, схватившись рукой за плечо, упал. Ближе всех к пулемету лежал Григорий Дресвянкин. Увидев, что пулеметчик упал, он метнулся к пулемету.

Бывают минуты, а в бою это могут быть и секунды, когда неожиданно раскрывается вся сила души человека, когда он сам познает крепость своего сердца, свою волю. Григорий Иванович Дресвянкин — главный бухгалтер из Рязани — не считал себя человеком геройским, способным на большой подвиг. Правда, он бежал из лагеря одним из первых и участвовал во многих операциях, но разве мог он сравниться с такими удальцами, как Акимов, Соколов или Трефилов? Дресвянкин завидовал этим людям. «Нет, у меня другой характер…»