Ян Щепанский - Мотылек

— Неполных шести, — поправил Михал.

— Ты помнишь наш последний праздник?

Михал кивнул.

— Мы пожелали друг другу не быть такими, как остальные.

— Да.

Томаш натянул рогатку и щелкнул в сторону темного окна.

— Ну, хорошо. Но сейчас надо знать, кем мы хотим быть. Верно?

Он стоял перед Михалом, заложив руки за голову, — плотный, в коротких гольфах, с торчащими, как петушиный гребень, волосами.

— Именно в этом и состоит мой план. Надо себя найти. Не знаю, как ты, но я решил, что после окончания этого балагана отправлюсь путешествовать по свету. И разумеется, Михал, хотел бы вместе с тобой. Ты понимаешь, о чем идет речь? Приобрести опыт. Испытать все: нужду, голод, радость, страх, познакомиться с разными религиями, овладеть различными профессиями…

Михал вскочил с постели глаза у него горели. Он был выше ростом, худой, с порывистыми движениями. Он подбежал к Томашу и положил ему руку на плечо.

— Я думал о том же самом, Томаш. Честное слово! Сначала Индия, правда?

Томаш кивнул с важным видом.

— Только ведь надо чертовски сильно хотеть, — сказал он.

— Конечно! Ну, это мы сможем. Проберемся на какой-нибудь корабль, будем ездить зайцами в поезде, подносить чемоданы на вокзалах, чистить обувь, как Ким.

— И найдем учителей, — дополнил Томаш.

— Мы должны попасть к Ганди.

— Или добраться до Тибета…

Они посмотрели друг на друга и замолчали, как будто внезапно осознали всю трудность задуманного.

Михал не мог сдержать волнения. Сел на край стола, стал болтать ногой.

— Человече! — крикнул он. — Мы должны начать подготовку. Подожди, у меня есть атлас, — и начал рыться в книгах.

Томаш сдержанно улыбнулся.

— Оставь. Не сейчас. Все надо делать спокойно, сосредоточенно. Мы будем собирать сведения и делать запасы и будем писать друг другу.

— Раз в две недели!

— Хватит одного раза в месяц, — сказал Томаш. — Убери со стола.

Михал послушно выполнил распоряжение. Книги перенес на кровать, ручки, перья, куски проволоки, винтики и прочую беспорядочно разбросанную мелочь сгреб в ящик. Потом подошел к стоящему возле двери шкафу. Достал с нижней полки спрятанную за стопкой белья картонную коробку.

Предметы, которые он доставал из нее, ставил на стол бережно и аккуратно. Это были: медная мисочка с вычеканенными на ней какими-то нечеткими фигурами, маленький деревянный тотем, представляющий собой ряд примитивных человеческих и птичьих фигурок, помещенных одна над другой, круглая металлическая коробочка из-под таблеток от кашля «Вадьда», трубка из кукурузного початка на длинном бамбуковом, украшенном перьями чубуке.

Тем временем Томаш вытащил из-под дивана чемодан, порылся в нем и что-то оттуда достал.

— Держи! — Михал бросил ему извлеченный со дна коробки плюмаж. Точно такой же он надел себе на голову. Это были довольно слежавшиеся и измятые индюшечьи перья, нашитые на полоску белой материи, на которой цветными мелками были нарисованы геометрические узоры.

Томаш задвинул чемодан под диван. Стоя посреди комнаты, он примерял плюмаж. Михал рассмеялся:

— У тебя башка выросла.

Лента натянулась на висках Томаша, перья смешно торчали, образуя вместе с прядями волос целую копну.

— Если бы нас кто-нибудь увидел, — сказал Михал, — то подумал бы, что мы играем в индейцев.

У Томаша было озабоченное лицо. В очках, в обтянутом на животе тесном школьном кителе он совсем не был похож на индейца. Неуверенным движением он снял плюмаж.

— Знаешь что? — сказал он. — Я думаю, что это не обязательно. Мы, пожалуй, из этого уже выросли.

Михал с грустью снял свой индейский колпак.

— Наверно, ты прав.

Они придвинули стулья к столу. Михал зажег свечу в металлическом подсвечнике и погасил лампочку у кровати. Некоторое время пламя дергалось, вытягивалось и корчилось, отбрасывая беспокойные мягкие тени. Потом оно успокоилось, и мальчиков словно накрыло мягким шатром, затерянным в ночном мраке. Михал открыл коробку из-под таблеток «Вальда» и достал черную треугольную пластинку. Более острый ее конец он сунул в пламя. Когда она начала тлеть, он раздул тихо шипящий уголек и положил на дно медной мисочки перед тотемом. Дым поплыл вверх волнистой полосой, и вокруг распространился одурманивающий сладкий запах. Томаш полез за трубкой.

— Где у тебя курево? — спросил он.

Лицо Михала оживила таинственная обещающая улыбка.

— Смотри! — Он достал из кармана сигару в целлофане. — Свистнул у отца, — и забеспокоился. — Пойдет? Если нет, то у меня еще есть еловые иголки с прошлого года.

Томаш уступающе кивнул головой.

— Пойдет. Я тоже приготовил тебе сюрприз. Но это потом, во время разговора. Покажи. — Он взял сигару, надорвал целлофан и понюхал.

Михал ждал, открыв перочинный ножик. Когда Томаш кончил рассматривать, он отрезал кусок сигары и вставил в трубку.

— Начинай, — сказал он.

Томаш придвинул трубку к пламени. Долго всасывал. На глазах показались слезы. Сожмурившись, он выпустил изо рта клуб густого дыма.

— Это лучше, чем еловые иголки, — сказал он приглушенным голосом. — Возьми.

— Угу, — подтвердил Михал. — И совсем не такой уж крепкий. Как-то странно холодит в горле. — Он дунул на тотем, после чего протянул трубку товарищу.

Томаш затянулся, вытянул губы, как рыба, и стал окуривать тотем, пуская дым маленькими облачками снизу вверх.

После второго раза Михал подпер голову ладонью.

— У меня в висках пузырьки, как в газированной воде, — сказал он неуверенно. — Кажется, табак все-таки крепкий.

— Не надо затягиваться. Тебе плохо?

— Нет, что ты! Немного голова кружится.

— Потом докурим, — сказал Томаш, откладывая трубку. Он встал. Михал, чуть побледневший, стоял напротив него. Они одновременно протянули друг другу руки и соединили их в крепком рукопожатии. — Так вот, Михал, — улыбнувшись, сказал Томаш, стараясь придать своему голосу больше строгости, — в четвертый раз мы скрепляем печатью наш договор дружбы и правды. Чего ты мне желаешь?

— Тебе и себе желаю успешного выполнения плана, — ответил Михал.

— Тебе и себе желаю испытаний, — сказал Томаш. — Жары, холода, бурь и ураганов.

Они еще раз крепко пожали друг другу руки, потом Томаш повернулся, полез в верхний карман и быстрым, осторожным движением положил что-то к подножию тотема.

— Ырраимпх, — сказал он тихо, почти безразличным тоном, как будто произносил самое обычное, случайное слово.

Оба склонили головы и после некоторого колебания сели. Потом они немного помолчали, явно озабоченные. Предмет, который Томаш положил к подножию тотема, был чем-то вроде маленького конверта размером не больше почтовой марки, оклеенного по краям оберточной бумагой. В центре сквозь прозрачную кальку в свете свечи виднелись неясные очертания какого-то золотистого камешка.