Игорь Болгарин - Расстрельное время

— Ну и как это должно выглядеть на практике? — спросил Кольцов.

— Вот Зотов и продвигает. На практике. Он — добросовестный исполнитель чужой воли. Но все идет не от него, а от верхов. От Землячки, Куна, Гавена, Маметова — людей, не без крови на руках. Ну и, вероятно, от Ленина, Троцкого.

— Что вы такое говорите! — упрекнул Кожемякина Кольцов.

— Хотел бы думать иначе, но факты не позволяют. — И, помолчав немного, добродушно проворчал: — А вы меня не слушайте! Старческое брюзжание!

Позвонил Кольцов Менжинскому утром. Начал рассказывать о серьезной размолвке с Зотовым, но Менжинский остановил его:

— Не трудись, я все знаю, — мрачно сказал он. — Звонила Землячка. Сообщила, что Зотов ночью покончил с собой. Она винит тебя, ждет твоих объяснений. Забирай всю свою команду и выезжай в Симферополь.

До Симферополя они добирались почти сутки. Особый отдел фронта отыскали без большего труда. Он уже сворачивал здесь свою работу.

Спутников Кольцова, которых в свое время передал ему Миронов, сразу же прикрепили к Особому отделу Южфронта. Гольдман вернулся в хозуправление и уже через короткое время с головой ушел в работу. Лагоду Гольдман оставил при себе, и гот старательно паковал ящики с бумагами и ставил их в угол.

Красильников, мучаясь от безделья, ходил по коридорам, заглядывал в кабинеты, отыскивая своих давних товарищей по прежней службе в разведотделе.

Кольцов ждал Менжинского, который куда-то выезжал по делам. Возвратился он незадолго до полудня. Увидев Кольцова, сразу же пригласил к себе. За то короткое время, что они не виделись, Менжинский осунулся, похудел. Наступившее мирное время, судя по всему, не убавило ему ни работы, ни забот.

Поздоровавшись с Кольцовым, он сказал:

— Ну, вот! Скандал разрастается! — и, присев к столу, Менжинский стал тщательно протирать носовым платком очки. — Я имею в виду скандал, связанный с самоубийством Зотова. Землячка уже побывала у Фрунзе, в смерти Зотова винит вас. Вспомнила еще какую-то историю, тоже со смертью ее человека. Тоже винит вас. Настаивает на том, чтобы предать вас военному трибуналу.

Павел подумал: Землячка всё же решила с ним расквитаться за гибель Греця под Каховкой.

— Да, был такой случай. Мы возвращались с Корсунского монастыря на правый берег Днепра. С левого берега нас обстреляли, погиб один-единственный человек: сотрудник Землячки, которого она приставила ко мне соглядатаем. Вот, собственно, и вся история.

— В самоубийстве Зотова Землячка тоже обвиняет вас.

— Её дело. Впрочем, в самоубийстве Зотова я действительно виноват.

Менжинский вскинул на Кольцова удивленные глаза.

— Косвенно. Я уличил его в измене.

— Вот как?

— Это не просто слова. У меня есть доказательства, есть свидетель. Зотову ничего не оставалось, кроме как покончить с собой. В связи с этим, я хотел бы встретиться с Михаилом Васильевичем, объясниться. В конце концов Землячка высказала свою версию, у меня же есть своя.

— Встретиться с Фрунзе вам в эти дни не удастся. Михаил Васильевич перебазировался в Мелитополь. Туда временно передислоцировался штаб пока ещё не упраздненного фронта. Война-то продолжается. Теперь с бандами. Большими и малыми. Их расплодилось неимоверное количество, — и Менжинский попросил: — Расскажите мне все о Зотове. Как можно подробнее. Что бы я был готов к разговору с Землячкой.

И Кольцов стал рассказывать о бессудных расправах над военнопленными. При этом он положил на стол перед Менжинским копию донесения Зотова Манцеву.

Менжинский бегло просмотрел донесение. Кольцов ждал, как он отнесется к этой бумаге. Но Менжинский спокойно сказал:

— К сожалению, это происходит во всех городах Крыма.

— Но это же истребление народа! Это дикие бессудные расправы над поверженным врагом.

— Пытаемся остановить. Об этом уже знают Ленин и Троцкий. Но, к сожалению, пока никак не реагируют… Продолжайте!

Кольцов рассказал Менжинскому о банде Жихарева, о награбленных ценностях, которые он намеревался вывезти в Турцию, и о шхуне, которую группе Кольцова удалось перехватить уже в море. Зотов находился в прямом контакте с Жихаревым. И когда того арестовали, Зотов освободил его из тюрьмы. Шхуна должна была подобрать его где-то под Анапой.

— Я думаю, Зотов поступил правильно, что так завершил свою жизнь, — закончил свое повествование Кольцов. — Я готов доказать это не голословно. Сегодня же встречусь с Землячкой.

— Сегодня не встретитесь. Она сегодня утром со следственной группой ЧК выехала в Феодосию, — сказал Менжинский. — Мне кажется, вам лучше не встречаться. У вас, вероятно, взаимная антипатия.

— Но придется же.

— Во всяком случае, не в ближайшие дни. Вас здесь уже второй день ждет человек, по фамилии… — Менжинский заглянул в лежащий перед ним блокнот, куда имел обыкновение записывать фамилии и имена всех своих собеседников, — по фамилии Колодуб. Насколько я помню, вы с ним знакомы.

— Да, конечно. Это связной Нестора Махно.

— Я уже собрался отозвать вас из Феодосии. Повстанцы находятся сейчас в Евпатории. И они, и даже Нестор Махно просят вас приехать туда, к ним.

— Махно там?

— Он — в Гуляйполе. Но прислал тебе записку, — и Менжинский передал Кольцову четвертушку бумаги, на которой старательно, крупными буквами, было выведено:

«Павло Андреевич, дорогой мой комиссар! Посылаю до тебя моего ординарца известного тебе Петра Колодуба. Он расскажет тебе все в подробностях, чего я писать не хочу. Похоже, пироги мы пекли вместе, а есть их будут только одни твои дружки-приятели. От и душит меня обида-гадюка, шо идет все совсем не так, як мы в Старобельске друг дружке клялись. Где ж тогда тая справедливость, про якую вы, большевики, на своих знаменах пишете? Разберись. С тем остаюсь, Нестор Махно. Гуляйполе».

Письмо было тревожное. Нестор не очень любил писать, и уж коль он прибегнул к эпистолярному жанру, происходящее в Евпатории серьезно его взволновало.

— Вы не знаете, что там случилось? — спросил Кольцов.

— Бузотерят. По приказу Троцкого все, находящиеся в Крыму войска, объединяются в составе Четвертой армии. Махновцы отказываются подчиняться приказу. Говорят, что у них есть своя армия и подчиняться они будут только своим командирам.

— Ну и что же дальше?

— Дело конечно же не в переподчинении, — задумчиво сказал Менжинский. — Дело в Крыме. Но и в неподчинении приказу тоже.

— Но есть ведь Старобельское соглашение. Обещали…

— Нет. На словах, верно, обещали. Но в соглашении о Крыме ни слова.

— И как теперь быть? — въедливо допытывался Кольцов. Он и раньше понимал, что рано или поздно наступит час, когда надо будет сказать правду. И получается так, что сказать эти слова должен будет он.