Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— Истеричный же ты, Ишакин.

— Пусть! Только накажи, легче будет. Ты ж меня не знаешь, сержант, совсем не знаешь. Может, я впервые встретил такого, как ты. Может, был у меня под Мценском отделенный, а я его хотел в бою, сзади, пристрелить, он мне, лягавый, дышать не давал, моим прошлым, как щенка носом в г... тыкал.

— Я не знаю твоего прошлого.

— Знаешь, ты все знаешь. Только травить за прошлое не станешь, ты не такой. Я тебе не рассказывал, а ты знаешь.

— Догадывался.

— Догадывался и не спрашивал, знал и не травил. А я, может, эти полгода, какие хожу под твоей рукой, человеком себя почувствовал, впервые, а может, я жить заново учусь? А сегодня сорвался. Прости меня, сержант.

— Разве во мне дело? — отозвался Григорий. — А Алексей Васильевич? А та женщина? В конце концов, дело в принципе.

— В принципе, — устало усмехнулся Ишакин. — А какой у меня принцип? Знаешь, какой принцип был у меня до войны? Взять, что плохо лежит. И даже, что запрятано. Взять себе, понял? Себе! Увести, как у нас говорят. Но я хочу иметь другой принцип, твой, дядьки усача, Мишки Качанова. А хочешь, я пойду к дядьке и покаюсь? Хочешь пойду к той бабе и повалюсь в ноги?

— Не валяй дурака.

— Эх, сержант, да ее слезы вот где жгут, — он похлопал себя в грудь. — Жгут и жгут!

— Надо сначала думать, а потом делать.

— Смешной, по себе меряешь. Хорошая мерка, да не каждый ею пользуется.

— Кто ж мешает?

— Не задавай трудных вопросов, сержант, — тихо ответил Ишакин. — Спроси что-нибудь полегче.

На том и кончился их разговор.

Утром вернулись Васенев и Мишка Качанов. Мишка обратил внимание на ишакинскую гимнастерку — не нашел на ней гвардейского знака. Округлил глаза:

— Потерял, голова садовая?

Ишакин отвел в сторону глаза. Андреев молчал.

— Силен! — не унимался Качанов. — Его потерять уметь надо — такой гайкой привинчен.

— Закрой свое хлебало, — окрысился Ишакин. — Будет тут каждый зудить.

— Сержант, его, случайно, мешком с мякиной из-за сосны не пришибло?

— Оставь его в покое, — сказал сержант. — Свой не потеряй.

Группа Васенева подорвала эшелон с техникой, и сделал это Мишка. Мину поставил ловко и быстро, прямо виртуозно, под носом у патрулей. Его обстреляли, Эшелон решил подорвать взрывателем натяжного действия. Их предупреждали — впереди эшелона немцы пускают груженые камнем платформы, для безопасности.

Под шнур приспособили шелковые парашютные стропы. Когда патрули открыли огонь, Мишка с насыпи скатился кубарем. Добравшись до укрытия, твердо решил взорвать мину преждевременно, если к ней подойдут патрули. Но у тех хватило ума не соваться куда не просят. И поезд не остановили — либо не знали, что дорога заминирована, либо не могли по им ведомой причине, а может, и не хотели вмешиваться.

Мишка рванул шнур в тот момент, когда на фугас покатился паровоз.

В лагерь возвращались довольные, особенно Васенев. Был на самостоятельном задании, которое выполнил удачно. И убедился, что Качанов ловкий парень и храбрый. На Большой земле разыгрывал простачка, за бабенками увивался, доверия не вызывал. Он же, оказывается, с легким сердцем, не задумываясь, смело лез в опасное дело. Запросто пустил эшелон под откос. Мину не бросил устанавливать даже тогда, когда по нему открыли огонь патрульные.

На привале Васенев расспрашивал Мишку о житье до армии. Тот отвечал охотно, без всякой рисовки, иронизируя над собой. У лейтенанта на душе накопилось много, собственно, в роте у него друзей не было, не с кем сокровенным словом перекинуться. Давно хотелось выговориться, но кому? А сейчас увидел — Качанов хороший парень. Они лежали в березнячке, в густой траве, в которой то тут, то там алела земляника. Ягоды перестоялись, изошли ароматом и соком, еле-еле держались на стебельках. Мишка валялся на животе, собирал ягоды и кидал в рот. Они во рту таяли. Лейтенант задумчиво рассматривал крохотный голубой глазок незабудки. Потом спросил:

— Скажи, Михаил, у тебя много настоящих друзей было?

Качанова несказанно удивил и сам вопрос и то, что лейтенант назвал его по имени. Ответил:

— Полно.

— Да, характер у тебя общительный. Легко с таким.

— Не жалуюсь.

— У меня вот все через пень-колоду.

— Хотите ягод?

— Нет не хочу. Не получается в жизни. В школе мои товарищи по четыре значка имели — ГТО, ПВХО, Ворошиловский стрелок и ГСО. Я имел только два. По ГТО плавание с боевой выкладкой не сдал. В училище курсанты девушек заводили, а я боялся к ним подойти.

— Это вы зря, товарищ лейтенант.

— Натура, понимаешь, такая.

— По-моему, тут натура ни при чем. Сами виноваты.

— Может быть. Мне порой кажется, что надо мной смеются, плохо думают.

— Смеяться не смеялись, чего не было, того не было. А плохо думали.

Мишкино признание несколько покоробило Васенева. В глубине души прятал робкую надежду — уважают его бойцы.

— Почему же? — несколько натянуто спросил он.

— Честно?

— Конечно!

— В отместку. Вы о нас плохо думаете, а мы о вас.

— Преувеличиваешь, Качанов!

— Вы просили честно, я вам и ответил честно.

Дальше Васенев разговор продолжать не решился. Всю дорогу до лагеря молчали. Лейтенант думал над Мишкиными словами, перебирал в памяти взаимоотношения с бойцами; холодея, вспомнил рапорт, написанный на Афанасьева, и понял, что уважать его, действительно, не за что.

Васенев сказал сержанту:

— У Качанова нервы крепче стальной проволоки. Стоящий парень. Я думал, что он только за девчатами увиваться мастер.

— Старинная истина, лейтенант: человек — сложнейшая штука, сколько философов пытались его познать.

— Пожалуй, — согласился Васенев.

Старому опытному подрывнику Ване Маркову отчаянно не повезло. Группа напоролась на фашистов. В стычке потеряли цыганистого Бориса, того весельчака, с которым балагурил Мишка Качанов в первый час знакомства. Второго партизана, ходившего с Марковым, ранило. Командир уцелел чудом.

— Не пойму, — сокрушился Марков, — как мы прошляпили? И как унесли ноги?

Партизаны гуськом двигались по лесной дороге. По ней давно не каталось никакое колесо и не ступала нога человека. И место это было далеко от бойкого шоссе. Подумать было нельзя, что немцы могут здесь оказаться. Они глубоко в лес не заглядывали, опасались партизан. Неожиданно дорога круто забирала вправо, за сосновый мысок. Партизаны не побереглись — и стоп! Немцы!

— Ложись! — закричал Марков, и началась свистопляска.

Если бы немцы оказались похрабрее и вздумали преследовать группу, то не удалось бы Маркову и раненому партизану унести ноги. Но на преследование у них не хватило духу. Они сами не чаяли, как бы скорее вырваться из передряги — к партизанам могла прибежать подмога.