Михаил Аношкин - Трудный переход

Был июньский вечер. Тот самый, когда в воздухе много тепла и какой-то непередаваемой неги, когда небо наливается спокойной синью, а в кустах орешника, жимолости или крушины тихо постанывают соловьи перед своими ночными концертами. Тот самый, когда у берез даже не дрогнет листок, когда на душе разливается тихая благость и не хочется думать ни о чем тяжелом, тем более о кровопролитии.

Но думать приходилось, и получался разлад. Природа раскрывала перед человеком все свои красоты, звала к тишине и покою. Однако уже третье лето не было ни тишины, ни покоя. По земле басовито и надрывно гудела война. День и ночь без перебоя, в пургу и дождь, в лютый мороз и вот в такую благостную погоду. Как обрушилась она на цветущую землю в такую же июньскую пору три года назад, так и беснуется, круша города, превращая в пепел деревни, без разбора уничтожая человеческие жизни.

Солнце тихо падало за лес, такое домашнее, уютное, но уже остывающее.

В лесу, где притаилась рота капитана Курнышева, стало прохладней, и от этой прохлады легче было дышать и веселее жить. Рота притаилась, иначе и не скажешь, потому что не подавала признаков жизни. Бойцы после тяжелого дневного марша по адской жаре выбились из сил и сейчас вовсю дремали, понимая, что дан большой привал и им надо воспользоваться сполна.

Самым первым засопел, как всегда, Ишакин. Он только-только успел ткнуться круглой своей головой, стриженной под бокс, в вещмешок, служивший подушкой, и сразу же издал сладкий не то вздох, не то храп. Трусов покачал головой, не то осуждая, не то восхищаясь умением товарища засыпать мгновенно:

— Вот дает, а, старшо́й?

Андреева старши́м стали звать после того, как ему присвоили звание старшего сержанта. Сейчас он улыбнулся — как будто Трусов не знает Ишакина! Да он может спать в любых условиях, даже в дождь и мороз. Он может проспать свои продукты, свой кровный НЗ, как это было в Брянских лесах. Заснул он тогда после перехода, сунув мешок под голову, а в том мешке было целое богатство: мясные консервы, пшенный концентрат, сухари. А партизаны давненько перешли на голодный паек — в день им выдавали по сухарю и небольшому шматку сала. Вот и проснулся Ишакин полным бедняком. Пока спал, мешок его начисто выпотрошили.

Андреев лег под куст на спину, заложив руки за голову. Третье лето крышей ему была листва берез или орешника, а то и сосновые колючки. А кроватью — сама мать-сыра земля. Третье лето на привалах ложится на спину и смотрит в небо. И тысячи мыслей роятся в его голове, и к сердцу одно за другим подступают воспоминания. Напрасно говорят, что воспоминания мучают людей только в старости. Нет, навещают они человека и в трудные часы. Андреев тоже не был исключением. И трудно определить — облегчают они страдания или усложняют их. Видимо, и то и другое.

В лесу не было тишины. Это лишь рота Курнышева присмирела после изнурительного марша, и быстро утихли другие роты батальона. А лес гудел сдержанным, но не умолкающим ни на минуту гулом — он кишел войсками. Пожалуй, не было ни одной сосны, ни одной березы или мало-мальского куста, где бы не копошились солдаты, где бы не притаился зеленый ЗИС или горбатый «студебеккер», откуда бы не тянуло длинное рыло орудие, где бы не просачивался наружу сквозь маскировку черный, лоснящийся бок танка.

В каждом клочке леса текла своя, особая, хорошо отлаженная жизнь. Это только с первого взгляда могло показаться, что в лесу все хаотически перемешалось и раскручивается неизвестно в какую сторону и не скоро разберешь, где тут пехота, а где бог войны — артиллерия и почему танки укрылись вот здесь, когда им лучше вылезти вон на ту поляну — простору больше. В лесу сгрудились несколько организованных воинских механизмов, каждый жил своим ритмом и порядком, независимым от другого. А поскольку все они были в близком соседстве и даже кое-где пересекались, то создавалось впечатление беспорядка, хотя в каждом механизме был свой железный порядок.

Рычали моторы, раздавались зычные команды, связисты с катушками на спинах тянули телефонные провода. Никто не таился, никто ничего не боялся, хотя фронт был совсем рядом — в двух-трех километрах. И в той стороне иногда погрохатывало, а когда наступала в лесном шуме пауза, можно было расслышать далекие пулеметные очереди. Иногда в лес залетали шальные снаряды, падали где-то поблизости. Они зло ухали в глухой чаще, и поднимался такой треск, будто десяток испуганных медведей вдруг бросался на сухостой и валил его. Но никто не обращал внимания на эти случайные взрывы, тем более что снаряды не долетали до войск и вреда никому не приносили. Взрывы эти как бы само собой подразумевались, это был быт войны, вполне нормальное явление, к ним привыкли, как вообще-то можно привыкнуть к дождю или пенью птиц.

Таков был лес на бобруйском направлении в июне 1944 года.

Андреев сначала лежал бездумно, просто отдыхая, чувствуя приятное нытье в уставших ногах. Распаренное ходьбой тело постепенно входило в норму, и стало немножко зябко. Когда все физические ощущения улеглись, на Григория нахлынули мысли о том, как это он и его товарищи по батальону вдруг очутились в этом лесу. Ведь только что вчера они были за много десятков километров от передовой.

Батальон был особый и подчинялся только штабу фронта. И если обычными войсковыми батальонами командовали порой капитаны или даже старшие лейтенанты, то во главе этого стоял подполковник Малашенко. В сорок третьем году бойцы батальона совершили много вылазок в тыл врага. Летала на задание в Брянские леса и группа лейтенанта Васенева из роты Курнышева. А в сорок четвертом ни одной вылазки не было. Весной батальон воевал в Овручских лесах. Слово «воевал» звучит несколько странно, если иметь в виду, что Овручский район давно освободила Красная Армия и в самом Овруче квартировал штаб фронта. Но в лесах скрывались банды украинских националистов, бандеровцев, и вот батальон воевал с этими бандами. Вероятно, командование рассудило все же мудро: бойцы батальона хорошо знали партизанскую тактику, условия войны в лесах. То была трудная и хитрая война, полная всяких неожиданностей, которых нельзя было предусмотреть. Трудная хотя бы потому, что лоб в лоб с противником встречаться почти не приходилось. Националисты действовали из-за угла, они хорошо знали леса и имели своих людей в немногих уцелевших после изгнания фашистов деревнях.