Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— «Еще одно, последнее сказанье!»

Григорий и головы не поднял, продолжая писать. Тогда Петро присел на корточки и спросил:

— Пишешь?

— Ты мне мешаешь, Петро. Разве не видишь?

— Пиши, пиши. А что пишешь? Письмо или на память кое-что? Письмо не пиши — не дойдет.

— На память.

— На кой черт тебе такая память! Думаешь, всю эту муру хранить будем? Дудки!

— Обязательно будем. А как же иначе? Выберемся отсюда и забудем, да? Нет, запомним.

— Зачем?

— Для науки.

— Хо! Силен парень! Голова ты у нас — это известно. Имею просьбу, коли на то пошло.

— Тебя вон капитан ищет.

— Никто меня не ищет, брось на пушку брать. Просьба такая — напиши про меня. Жил, мол, на белом свете такой тип — Петро Игонин. Двадцать с хвостиком лет прожил на свете, а для чего? Нет, в самом деле, для чего? Это вопрос вопросов, так, Гришуха, и запиши в своем талмуде. Тоже для науки. Иной обормот, который после войны будет расти, прочтет про меня и скажет: неважно Петька Игонин до двадцати лет жил. Не буду повторять его ошибок. Не буду на него походить, а буду как Гришка Андреев. А?

— Капитан тебя, однако, ищет.

— Ладно, не буду мешать, — Петро поднялся. — Но ты все-таки напиши, ничего не приукрашивай, — и зашагал в глубь лагеря, немного ссутулившись.

Бойцы залегли в придорожном сосняке. Шоссе выделялось светлой лентой метрах в десяти. Игонин устроился возле моста, на левом фланге. Начать бой должен был он. Въедет головная машина вражеской колонны на мост, тогда Петро швырнет в нее связку гранат. Это и будет сигналом.

Место, где притаился взвод, возвышалось над дорогой. Речушка текла тихо и сонно. Лягушки квакали добродушно и негромко. В осоке стонала выпь. О сваю билась звонкая струйка и пела нежно и напевно. Григорий заслушался, хотел позвать Петра, чтоб и он послушал. Но того занимали иные мысли, и Григорий не стал тревожить друга.

За поворотом на высокой ноте заныл автомобильный мотор. Из узеньких щелочек фар брызнул свет, упал двумя бегущими вперед светлыми пятнышками. Серая громада машины катилась к мосту на большой скорости. Одна или колонна?

Машина прогремела мимо, обдав бойцов бензиновым чадом и сухой дорожной пылью.

Одна.

Григорий вытер рукавом со лба испарину. Под мостом опять нежно пела звонкая струйка, настраивала на мирный лад. Лягушки смолкли. Где-то высоко гудел самолет. Метеором промчался мотоциклист, мелькнул тенью и исчез. Лишь глухо простонали доски настила.

Тихо.

— Ждать да догонять — хуже всего, — шепнул Игонину Григорий. — Стоп, стоп... Слышишь?

Еле различимый, настойчивый, возрастающий гул приближался с запада.

— Колонна!

— Слышу, Гришуха!

Гул нарастал. Теперь каждому было ясно — приближается автоколонна. Вон и первая машина вынырнула из-за поворота, уронив на каменистое полотно узенькие столбики света.

Время словно остановилось: последние минуты всегда томительны. Скорее же!

Последние метры, вот сейчас...

В кузове головной машины сидят солдаты, пятеро или шестеро. На второй — никого, на третьей — тоже. Что же везут они?

Головная передними колесами закатилась на мост, брякнули плохо скрепленные доски.

— Пора!

Петро откинул назад руку изо всей силы кинул гранаты под колеса. На мосту взметнулось рваное красное пламя, подняв на своем жарком богатырском горбу черную машину, и легко сбросило ее в речку. От моста полетели щепки и доски. Идущая следом машина со скрипом затормозила. В тот же миг ее смахнула с полотна в кювет взрывная волна связки, брошенной Григорием.

Взрывы прогремели по всей ниточке шоссе до самого поворота. Крики раненых и насмерть перепуганных неожиданным налетом немцев потонули в шквале стрельбы, начавшейся после гранатной подготовки. Две средние машины загорелись, и пламя шустро метнулось ввысь, застилая черной копотью ясное звездное небо.

Оставшиеся в живых немцы, опомнившись, открыли ответный огонь. Но он был слабым, нервным, неприцельным. Несколько новых гранат, брошенных в места вспышек, завершили дело.

Все было кончено за какие-то десять минут. Пожар осветил место побоища дрожащим кровавым светом. Придорожный лес еще гуще налился чернотой.

Петро ждал всяких неожиданностей, только не такой легкой победы. Не верил, что все обошлось как нельзя лучше. И медлил отходить. Капитан прислал связного, требовал, чтоб Игонин торопился — надо скорее уходить, пока темно.

— Что же у них в машинах? — вслух размышлял Петро. — Может, патроны или продукты?

Андреев подхватил:

— Проверить?

— Сиди, не рыпайся, без тебя обойдется.

— Почему? Не веришь, что ли?

— Вот голова два уха! А если там бандюга притаился? Резанет из автомата — и прощай, мама.

— Другого может резануть: что я, что другой.

— То другой. А друзей у меня не так много.

— Да ты что? Зачем обижаешь? Теперь обязательно пойду. — Григорий легко закинул за плечо винтовку, на пятках скатился к кювету, перепрыгнул через него и очутился на шоссе.

И вдруг коротко и бешено бормотнул автомат. Григорий скорее удивился, чем испугался. Остановился.

— Ложись! — заорал Игонин. — Ложись, дубина ты этакая!

Но Андреев не лег, сам не понимая почему. Прыгнул к перевернутой машине, в тень. Осмотрелся. На земле, в кювете и в опрокинутом набок кузове валялись кубические черные тючки. Нагнулся, поднял один за бечевку, которая опоясала тючок крест-накрест. Понял: брюки связаны в тючок. Определил по запаху, что они новые: пахло свежим сукном. На дорогу выбежали и другие бойцы. В одной из машин обнаружили рожки с патронами для автоматов, гранаты. Запаслись — пригодится!

Когда возвращались, Игонин отругал Григория за безрассудство, а тот обиделся:

— Не кричи, пожалуйста!

— Как же на тебя не кричать! Он из тебя решето мог сделать, свободно мог сделать. Герой тоже выискался. К Тюрину захотел? Не торопись!

— Сварливый ты стал, Петро. Как с тобой жена будет жить?

— Не твоя забота. Подберу терпеливую.

Капитан поджидал взвод на опушке березовой рощицы: отряд строился к маршу. Игонин хотел доложить, но Анжеров не дал:

— Видел и слышал. Спасибо! — пожал Петро руку. — Сколько машин?

— Десять.

— Хорошо! Главное — настроение поднялось. Молодцы!

— Служим Советскому Союзу! После часа ходьбы Григорий ощутил в левом боку жгучую боль. Решил, что натер ремнем. Ослабил. Боль не исчезла, даже усилилась. На привале снял ремень, нащупал рукой больное место. Пальцы согрела липкая кровь. Позвал Игонина и попросил посмотреть.

— Ох, Гришка, Гришка, — с укором вздохнул Петро. — Бить тебя некому. Молись богу — пустяком отделался! Под счастливой звездой, видать, тебя мать родила.

Перевязал последним бинтом.

Ночь торопливо стлалась по земле, убегая на запад. Восток светлел. Кто-то из бойцов сопел рядом. Недалеко переговаривались шепотом. Под елью, закрывшись плащ-палаткой, курили. Хоть и прятались, а нет-нет да мигнет красный огонек самокрутки, упадет маленькое заревце на траву, выхватит из тьмы нос, подбородок и пальцы табакура.