Николай Вирта - Кольцо Луизы

— Фюрер умер! — Линге не мог поднять глаз.

— А Ева? — спросил Геббельс.

— Оба.

Прошелестел вздох облегчения. Словно по команде, все вынули портсигары и закурили.

Врач Штумпфегер, выбросив окурок, прошел в кабинет. Следом за ним — Гюнше и Линге. Через несколько минут Гюнше вышел и махнул рукой.

— Все кончено!

— В тот момент, — рассказывал впоследствии шофер Гитлера Кемпке, — один из моих людей вошел в приемную и доложил, что к входу в бункер доставлено сто восемьдесят литров бензина.

Дверь в кабинет Гитлера открылась, оттуда вышли врач и Линге.

— Бензин! Где бензин? — закричал он.

Я ответил:

— Бензин приготовлен.

Линге бросился обратно в кабинет. Через несколько секунд доктор и Линге вынесли труп Гитлера, завернутый в одеяло. Лицо его было закрыто до самой переносицы. Сквозь сильно поредевшие волосы белел мертвенно-белый лоб; левая рука выскользнула из одеяла и свисала вниз.

Борман нес Еву.

Территория Имперской канцелярии — под ураганным обстрелом… Рвались русские снаряды. Бесчисленные фонтаны земли поднимались вверх. В воздухе стояла пыль…

Штумпфегер и Линге положили на землю труп Гитлера в трех метрах от входа в бункер.

Еву положили рядом с Гитлером.

Кемпке бросился в бункер, чтобы отдышаться и переждать, пока утихнет артиллерийский огонь. Потом схватил бак с бензином, поставил его рядом с трупами и сорвал пробку с бака.

У входа в бункер стояли Геббельс, Борман и доктор Штумпфегер. Гюнше увидел валявшуюся тряпку, схватил ее, открыл бак и смочил тряпку бензином.

Геббельс достал спички. Едва вспыхнул огонь, Гюнше бросил горящую тряпку. Описав дугу, она упала на трупы, политые бензином.

Через секунду вверх взметнулось огромное пламя.

Солдаты, охранявшие вход в бункер, отказались нести службу. «Нас тошнит от горелого мяса…»

Горевшие трупы столкнули в бомбовую воронку, где лежала отравленная ядом Блонди.

Вот так и вышло, как было написано на ошейнике Блонди: «Оставь меня всегда при себе…»

Итак, Гитлера нет. Ни на кого его смерть не произвела особенного впечатления. Каждый думал об одном: как выбраться из бункера. Хлопали выстрелы — кто-то кончал с собой… Другие судорожно собирали вещи. Начался дикий переполох.

Он начался накануне вечером. Все знали: не сегодня завтра русские ворвутся в правительственный квартал.

В складах — запас напитков на год. Еды сколько хочешь. Сигареты, шоколад, фрукты…

Словно сорвавшись с цепи, солдаты, офицеры СС, челядь из бункера, девушки-связистки набросились на еду и выпивку. Оргия, продолжавшаяся всю ночь, не давала спать обитателям бункера. Вершины она достигла вечером тридцатого апреля.

Дикий хохот сменялся истерическим плачем. Здесь же ели, здесь же блевали, чтобы снова накинуться на еду и водку.

Какая-то девушка, обезумев от пьянства, разорвала кофту и плясала с оголенными грудями нечто непристойное. Офицер, раненный в руку и голову, остекленевшими глазами долго наблюдал за девкой, чья похоть доводила солдат до одурения. И он тоже начал плясать… Он толкался на одном месте в ритме танца, потом содрал с себя повязки и тут же упал замертво. Эта картина вызвала приступ пьяного хохота.

Похабные песни, площадная брань…

Так справили поминки по фюреру.

В ту же ночь Ганс, он же Рорбах, он же Пловец, встретился с Клеменсом-старшим. После короткого разговора Ганс покинул Берлин и перебрался на западный берег Эльбы.

Пловец — фирме «Клеменс и Сын»

А.

Достоверно известно, что американские части в нескольких километрах от Хинтерзее обнаружили в овраге огромную кучу пепла. Когда ее разворошили, оказалось, что эсэсовцы свезли сюда стенограммы военных совещаний Гитлера. После того как был снят почти метровый слой пепла, под ним оказалось примерно пятьдесят не сгоревших стенограмм, относящихся к 1942— 1945 годам.

Б.

Среди американцев ходит слух, будто Черчилль приказал своим генералам собирать немецкое оружие и в сохранности доставлять его на специальные базы. Утверждают, что он сказал: «Оружие пригодится нам против русских».

В.

Американцами в районе Баварских Альп задержан генерал-фельдмаршал Шёрнер. На допросе он заявил, что фюрер отправил его в этот район, где, как сказал Шёрнеру Гитлер, «можно было бы отсидеться до тех пор, пока союзники и русские не передерутся». Кодовое название района, который Гитлер собирался превратить в крепость, — «Редут».

Г.

Американские офицеры, допрашивая военнопленных немецких генералов и офицеров, особенно интересуются артиллерийским вооружением частей советских армий, дальнобойностью орудий последних образцов, системой управления огнем. Многие американцы не скрывают, что их готовят к возможной войне с Советами. Офицер, допрашивавший Шёрнера, в пьяном виде болтал: «Вот сейчас самое подходящее время выгнать русских из Европы».

В ночь на первое мая гараж был вконец разрушен. Ничего больше не удерживало Антона в правительственном квартале. Отметив место, где эсэсовцы зарыли то, что осталось от Гитлера и Евы, Антон пошел домой. Он пробирался через развалины, часто выжидая, когда стихнет огонь. Осколок кирпича угодил ему в лицо, а совсем рядом с домом он наткнулся на проволочное заграждение и до крови расцарапал руку.

Когда он вошел в подвал, Клеменс-старший играл в шахматы с Шлюстером. Педро готовил суп из брюквы и картофельные оладьи. Клара, только что передавшая по радио сообщение, продиктованное Петером, штопала чулки и все посматривала на дверь: ждала Антона.

И вот он явился.

Лицо и рука кровоточили, мундир порван. Клара вскрикнула, Педро уронил сковороду. Антон хочет что-то сказать. Петер прервал его.

— Спокойно, спокойно! Ты до смерти напугал свою невесту, Антон. Педро, подними сковороду. Иоганн, быстро йод и бинты. Вон там, в шкафу налево. Налево, налево, развалина! А ты выглядишь заправским солдатом фюрера, Антон.

— Надо думать, он уже в аду, — сказал Антон после того, как Педро и Клара обмыли его лицо и перевязали руку.

— Как в аду? — в один голос спросили Петер и Шлюстер.

— Отравился.

— Когда?

— Позавчера во второй половине дня.

— Доигрался, сукин сын!

— Ну, сеньор Шлюстер, зачем же так? — насупился Педро. — О покойниках плохо не говорят.

— Это смотря по тому, какой он был, покойник, — заметила Клара.

— Все-таки.

— Может быть, ты всплакнешь, когда скончается каудильо Франко?

— Я буду молить Бога простить ему его прегрешения, — с благочестивым видом ответил Педро.

— Нет, нет, ты неисправим, Педро! — Шлюстер махнул рукой. — Уж эти мне католики! — И обратился к Антону: — Кто ж теперь рейхсканцлер?