Михаил Белоусов - Об этом не сообщалось…

На вопрос, какой он части и что здесь делает, задержанный без запинки ответил, что ранее служил в автобате 12-й армии, был ранен. (Судя по бинту на голове, кровоподтекам и ссадинам, помощники Линца поработали на совесть.) Оказавшись в команде по сопровождению санитарного поезда, решил остановиться на денек в Киеве, навестить здесь тетку, а затем явиться в военную комендатуру и просить, чтобы его направили в какую-либо автомобильную часть. Вот теперь он и «ищет комендатуру».

Здание комендатуры находилось рядом с площадью Хмельницкого. Здесь кроме буханки хлеба и банки мясных консервов у Литовченко обнаружили ракетницу и 36 ракет разных цветов. На вопрос, почему у него находятся эти вещи, он заявил, что ему их выдали в комендатуре станции Тарнополь, чтобы в случае налета фашистской авиации на поезд давать ракетами сигналы машинисту.

Объяснение, прямо скажем, наивное. Учитывая к тому же сообщение патруля, дежурный доложил о задержанном коменданту гарнизона полковнику Черкасову. Полковник уже знал о том, что в городе орудуют диверсанты-ракетчики и что с их помощью прошлой ночью во время налета уничтожены два цеха на «Большевике». Поэтому он сразу же приказал отправить Литовченко в отдел контрразведки фронта. Здесь задержанный повторил показания, дополнив их подробностями своего «ранения». Видимо, он хотел произвести впечатление на оперработника.

Выходило так, что в ночь на 29 июня в районе села Долина попал в окружение и застрял из-за нехватки горючего наш танковый полк. Доставить танкистам всё необходимое вызвались десять шоферов-добровольцев, и среди них он, Литовченко. Но ещё при подходе к Калушу колонна напоролась на немецкие танки. Машины загорелись, часть водителей попала в плен, он со своим раненым командиром сержантом Купко успел добежать до леса. К своим добирались через Галич, Ходоров, Тарнояоль. Там их посадили на санитарный поезд, и ему, как легко раненному, комендант поручил в случае необходимости исполнять роль сигнальщика.

Оперуполномоченный политрук Иванов всё это записывал в протокол, но с каждой новой строкой всё больше укреплялся в своих подозрениях. Под конец не выдержал:

– Неувязка, Литовченко, получается. С одной стороны, ты, жизнью рискуя, на полуторке против танков пошел, кольцо окружения самолично хотел прорвать, а с другой стороны, с поезда удрал, командира раненого одного бросил, да и тут, в Киеве, два дня комендатуру найти не можешь.

– Так ведь тетка, гражданин начальник. После отца-матери самый близкий человек…

Свои сомнения оперуполномоченный Иванов доложил начальнику отделения батальонному комиссару Коноплеву. Тот молча выслушал подчиненного, просмотрел протокол допроса и оставил его у себя.

В полночь молодого оперработника вызвали к начальнику отдела контрразведки фронта. Иванову пришлось изложить свои соображения здесь ещё раз.

– Ну и к каким ты пришел выводам? – после короткой паузы спросил Якушин.

– Враг он, товарищ бригадный комиссар. Стопроцентный лазутчик. Чует моё сердце.

– А ты не на чувства нажимай, а на факты. Подозрительный он тип – это точно. Но ракетница-то в заводской смазке, нестреляная, не он сигналы подавал, и ранение налицо. Ты сумей его факты своими побить. Если засланный, то очень важно, чтобы он заговорил. Это же первая ласточка новой формации с той стороны. С пылу, что ни на есть, с жару. За ним другие обязательно пойдут. И нам позарез нужно знать, кто его вербовал, где, как, какое задание ему дали. Вот ты и соображай.

– Понимаю, товарищ бригадный комиссар. Так ведь он же, гад, в беспроигрышную играет – и Станислав, и Калуш, и Долина, и Ходоров, и Тарнополь у немцев уже. А штаб и отдел контрразведки армии в полуокружении – третий день связи нет.

– Знаю, Иванов. Но проверить всё-таки нужно. Литовченко должен заговорить. Да, кстати, ты теткой его быстрее поинтересуйся, может, что дельное подскажет.

Но Варвару Кузьминичну Степанко разыскивать не пришлось. Она объявилась сама. Утром пришла в комендатуру и рассказала дежурному обстоятельно и многословно: заявился к ней третьего дня племянник по сёстриной линии, сказался раненым, а сам целыми днями но городу шастает, да ещё с мешком тяжеленным. Говорил, что поедет к себе в Конотоп на излечение – пока припадки от головного ранения не прекратятся. А по её мнению, никакой он не раненый и не припадочный, а самый настоящий дезертир. И дезертир вредный – и ей и соседям уши прожужжал про немцев и про силу их непобедимую. Эту ночь дома не ночевал – не иначе как в Конотоп свой удрал. «Вы его, товарищ командир, обязательно разыщите да всыпьте как следует. Пусть не юлит, когда люди кровь проливают».

Через полчаса Варвара Кузьминична была уже у Иванова, и тут выяснились интересные подробности биографии Литовченко.

Тепло проводив старушку, Иванов доложил о новых обстоятельствах начальникам. Проверку решено было вести по всем направлениям: по Лохвице, где родился Литовченко, Конотопу и Котласу. Сам же Иванов на У-2 вылетел в расположение 12-й армии.

Командование автобата, к которому обратился оперуполномоченный, в целом характеризовало Литовченко положительно: трудолюбивый, дисциплинированный, знающий, – но действительные обстоятельства его исчезновения в корне расходились с показаниями самого задержанного. Сержант Купко привез боеприпасы в танковый полк, а его напарник отстал по дороге.

Был ли Купко тогда ранен? Нет, он погиб три дня спустя, когда вывозил под бомбежкой семьи военнослужащих. Иванову оставалось уточнить, чем занимался Литовченко с 29 июня по 6 июля, когда был задержан. Но на этот вопрос ответ мог дать лишь сам задержанный.

На следующий день Литовченко начал давать показания. Иванов участия не принимал. Уже под самым Киевом их У-2 был обстрелян «мессершмиттом». Он и летчик получили ранения. Но чекист категорически отказался ехать в госпиталь и не сел в санитарную машину до тех пор, пока на аэродром не прибыл батальонный комиссар Коноплев. Данные, которые собрал Иванов, оказались очень ценными. Их предъявили Литовченко, когда он пытался развить легенду в выгодном для себя свете, и теперь он сдался.

У страха, как говорится, глаза велики. С ужасом обнаружив, что контрразведчики знают о нём всё, он, кап-всякий трус и предатель, видел лишь один путь для спасения собственной шкуры – предательство новых своих хозяев.

…После кровавой расправы в лагере для военнопленных он, уже без дополнительной «обработки», подписал обязательство о своем согласии работать на немецкую разведку. Обедал он в обществе пяти хмурых красноармейцев. Ели молча. Ни фамилий их, ни имен не знает. Описать тоже не может – слишком много волнений было в тот день. Всех их снова привели к немецкому майору, где предатели получили общий инструктаж. «Из достоверных источников, – говорил фашистский офицер, – нам хорошо известно, что ваше бывшее командование надеется не столько на свои картонные танки и винтовки образца прошлого века, сколько на фанатизм, или, как у вас говорят, на морально-политическую стойкость бойцов. Вы уже сами убедились, что никакой героизм не устоит против немецкой брони, против немецких самолетов, против немецкого солдата. Советская Россия обречена. Поэтому вы, попав за линию фронта, должны помочь своим соплеменникам избежать бесполезного кровопролития. Объясняйте всем и каждому, что борьба бессмысленна, что величие Германии – в её непобедимости. Пусть солдаты идут по домам, к своим женам и детям. Фюрер позаботится о том, чтобы все имели хорошую и сытую жизнь. А вы, наши верные помощники, получите назад свои земли, мельницы, усадьбы, магазины. Мы вам щедро заплатим, и рейхскомиссар пожалует всем «почетные должности…»