Пентти Хаанпяя - Избранное

— Ничего не выйдет, господин капитан! Развязать мешок!

Капитан Лелу понял, что дело нешуточное и солдат пойдет на все. Ведь выстрелит же, гад. И его охватил страх. Он развязал мешок.

— Высыпать на землю, надо посмотреть, что там на дне.

Страх оказался сильнее злости, и капитан высыпал картошку на землю.

Он уже хотел уходить, но часовой его остановил:

— Стой, господин капитан! Соберите картошку обратно в мешок и унесите отсюда. Часовой обязан следить, чтобы никаких посторонних предметов не оставляли на посту.

Капитан знал, что парень не замедлит выстрелить, если ему не подчиниться. А жизнь дорога даже солдату. И глупо погибать из-за чепухи, пусть в другое время ты и готов без колебаний отдать свою жизнь за отечество и существующий порядок. Пересилив себя, капитан собрал картошку, взвалил мешок на плечи и отправился восвояси, предупредив солдата, что этот случай ему даром не пройдет.

— Охотно верю, господин капитан.

Да и как было не поверить. Конечно, он знал, что солдата, который усердно охранял вверенный объект, в точности соблюдая устав, не за что наказывать, но он знал также и то, что капитан Лелу найдет массу других поводов, по которым тебе не избежать гауптвахты.

Теперь капитан все служебное время обдумывал и прикидывал, как бы отомстить за нанесенное оскорбление. Это доставляло ему даже некоторое удовольствие. Придумать достойную месть было делом нелегким, мысли о ней не покидали капитана, не давали ему покоя, и поэтому последние дни он пребывал в особенно злобном настроении. Каждый день он задавал жару своей роте, так что пот тек ручьями и клубы пара поднимались от мокрых шинелей.

Таков был капитан Лелу, и таковы были вкратце его приключения до того весеннего дня, когда он направился из казино в свою роту и песок заскрипел под его сапогами.

Саперная рота была построена перед казармой в полной походной готовности, все солдаты при кирках, лопатах и топорах, остальной инструмент был навален на обозные повозки. Когда капитан появился из-за угла, все взгляды устремились на него, и на каждом лице нетрудно было прочитать: «Явился все-таки, черт…»

После того как были соблюдены все уставные формальности и отданы рапорты, рота отправилась на учения.

Рыли траншеи. На пути попалась огромная каменная глыба. Ее было решено взорвать. В камне просверлили отверстие, заложили туда взрывчатку и зажгли бикфордов шнур.

Командир роты стоял мрачнее тучи. Потом солдатам было приказано отойти в укрытие, и капитан Лелу повернулся, чтобы последовать за ними. И вдруг почувствовал, как чьи-то руки обхватили его за пояс. Потом приподняли в воздух и бросили на камень, близ которого с шипением догорал шнур. Он узнал эти лапы, руки того самого «старика» часового. Теперь они крепко держали капитана, и тот почувствовал себя беспомощным, как ребенок. Прямо у его уха гремел голос солдата:

— Ребята, отпишите моим, что я взялся подвезти капитана до небес!

Все это случилось так внезапно, что ошеломленные солдаты и унтер-офицеры даже не успели сообразить, в чем дело. Они выглядывали из укрытий, и ни один не двинулся с места. Светило весеннее солнышко, по синему небу гулял ветерок, и в сосняке звенели колокольчики птичьих голосов. Но люди не замечали ничего вокруг: их взгляды были прикованы к тем двоим — солдату и офицеру, чьи тела темнели на серой поверхности каменной глыбы.

В этот момент многим припомнился вчерашний вечер, когда они, насквозь пропитанные потом, вернулись в казарму после учений. Кто-то заметил; «Этот капитан настоящий дьявол. По нем давно веревка плачет». Другой добавил: «И то верно, сколько людей вздохнули бы свободно, кабы его вздернуть на первом же попавшемся суку». И тут этот «старик» возьми да и скажи! «Потерпите, ребята! Теперь уже недолго осталось!» Тогда никто не обратил на его слова особого внимания. Разве что подумали: «Недолго-то оно недолго, чуть больше ста побудок, да ведь и за эти сто дней успеешь горя нахлебаться…»

А теперь этот солдат лежал спиной на сером камне и прижимал к себе капитана Лелу. И кричал, что он извозчик. И что он вмиг доставит капитана на небо.

Успел ли кто мысленно пожелать им счастливого пути? Вряд ли, шнур уже догорал. Капитан Лелу, который сначала лежал как парализованный, вдруг начал вырываться из скрюченных лап солдата и закричал:

— На помощь!

Никто не бросился к серому камню. Каждый знал длину шнура, шипевшего у основания глыбы, и яростную силу вещества, затаившегося там, в каменной норе. Крик капитана стал словно последним сигналом: все головы разом спрятались. И одновременно рвануло. Осколки скалы взметнулись в небо. В соснах умолкли птицы. А весеннее солнце светило по-прежнему, и ветерок так же шуршал ветками деревьев. Но те двое, лежавшие на камне, уж отправились в свой путь.

Это было уже третье рождество, которое сын старухи Аскола встречал в армии. И еще неизвестно, последнее ли.

Он лежал на полу арестантской камеры, завернувшись в простыню и одеяло и скрючившись от холода, и походил на мумию. «Вот сволочи, и не подумали топить!» Желтая электрическая лампочка тускло мерцала и едва освещала помещение, обставленное крайне убого: в углу стояла плевательница, чуть повыше ее к стене была прибита доска, и на ней лежала Библия.

За окном стояла рождественская ночь. Окна казарм были ярко освещены, и оттуда доносился шум — это солдаты как умели и могли встречали рождество.

А тем временем в арестантской камере из всех щелей вылезали клопы, плоские и красные, и не давали сыну старухи Аскола уснуть. Ему пришло в голову, что ведь сегодня рождество, и сразу же вспомнилась родимая избушка, такая маленькая и далекая, и старушка мать, и сгорбившийся от непосильной работы отец. Сейчас они, наверно, уже напились кофе из черного кофейника и улеглись на покой, именно сейчас они, может быть, вспоминают о своем единственном сыночке, который в армии вот уже третий год и неизвестно когда вернется домой.

Сын старухи Аскола впервые прибыл в казарму ясным июньским днем, когда ярко светило солнце и в воздухе дрожала поднятая сапогами пыль. Это был кудрявый юнец, в жилах которого текла кровь настоящего лесоруба и сплавщика, веселого и бесшабашного, хотя в своих проделках он еще не пошел дальше того, что умел выпить при случае, перекинуться в карты, ловко сыпал босяцкими прибаутками и щедро изрыгал ругательства.

Инстинктивно он предполагал, что в армии его надут те же лесозаготовки, но только вместо прежней вольной жизни — тюрьма. И вот он стоял, засунув руки глубоко в карманы, и с удивлением наблюдал, как на желтом брезенте перед ним растет груда самых разнообразных вещей. «И зачем только одному человеку столько добра?» — удивлялся он и в шутку похвалялся, что здесь он сразу получил богатства больше, чем смог скопить за всю жизнь до этого.