Роман Кожухаров - Штрафники не кричали «Ура!»

«Прости, братишка, прости», — твердили губы Андрея, пока его нож отжимал и отламывал от рукоятки мертвые пальцы, один за другим. Несколько раз убитый вздрогнул. Принимал на себя пули, предназначенные для Аникина. Уже мертвый, продолжал спасать незнакомого товарища. Но Андрея каждый раз обдавало холодным потом, словно мертвец неведомым образом ощущал надругательство над своими пальцами и выказывал резкое недовольство.

Но вот ящик освобожден. Тяжелый, делающийся тяжелее с каждым новым метром, он все время грозит выскользнуть из ладони ползущего Андрея. Просто ручка, прибитая сбоку, слишком широка в обхвате и мокрая от крови. Аникина всего лихорадит. Ему кажется, что ящик ведет себя так специально. Словно хочет во что бы то ни стало вернуться к своему настоящему хозяину. Андрей хрипит и рычит, это как-то помогает ему сдержаться, не вскочить на ноги и не броситься бежать куда-нибудь, на все четыре стороны. На верную смерть.

Он приходит в себя на дне оврага. Первые мгновения ему кажется, что он уже умер. Потом постепенно понимает, что он жив. Его несколько раз сильно садануло ящиком, вместе с которым он скатывался по склону оврага. Болели скула, живот и левая нога. Но какие это все мелочи… Господи… Он жив… Жив!…

Лихорадочное наваждение, которое охватило его там, в прошитой пулеметами степи, как-то разом отступило. Некогда ему тут разлеживаться. Его ждут сержант и Кармелюк. Как они там? Держатся? Ответом на немой вопрос Аникину был выстрел. Его звук долетел сюда с левой стороны. Оттуда, где на самом острие овражного клина располагалась «сорокапятка».

Боль в ноге все-таки давала о себе знать нешуточно. Припадая на ногу, Андрей потащил снаряды по дну оврага. Здесь все заросло лопухами и репейником. Идти мешал круто набиравший высоту подъем. Ноги запутывались в слежавшихся, непролазных клубах перекати-поля. Их тут было огромное количество. Наверное, надуло степными ветрами.

Нахватавшись репейных колючек, Андрей выбрался на склон. Хотя идти было и неудобно, но намного проще, чем по репейным джунглям. И левая не так сильно болела.

Вдруг Андрей услышал песню. Старшины и артиллериста еще не было видно. Но оттуда, из-за отвесного края оврага, все явственней раздавалось:

Ящик все сильнее тянул Аникина обратно, на дно оврага. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Нога болела все сильнее. Силы уходили вместе с нарастанием этой боли. Шинель и винтовка вдруг обрели неимоверную тяжесть. Пот едко щипал глаза, градом катил со щек. Но у него не было ни сил, ни возможности обтереть лицо. Одна рука сжимала винтовку, другой он тащил тяжелющий ящик, пропахивая им, словно плугом, борозду на склоне.

В глазах уачало темнеть. Андрей явственно ощутил, что, если он скатится обратно вниз, сил дотащить боеприпасы у него не останется.

Там, впереди, пушечные выстрелы прекратились. Заработал ППШ старшины Кармелюка. Наверное, снаряды закончились. С новой силой, на два голоса, там, возле «сорокапятки», затянули второй куплет «Варяга».

Пели по-настоящему, по-мужски, басисто и протяжно, всю душу вкладывая. Это была любимая песня отца. Андреев отец пел ее так же, низким голосом, после бани сидя с матерью, с собравшимися в пятницу попариться свояками. Ящик тащил его туда, на дно оврага, а Андрей тащил его вперед, как будто по залитой кровью, охваченной огнем палубе.

И Аникин старался подняться на несколько шагов выше.

Он сам не заметил, как его голос вступил третьим в этот хор.

— Гляди, сержант, Аникин снаряды прет. Ух, молодчина! А мы уж думали, тебя того, располосовали фрицы… — Голос старшины доносился откуда-то издалека. Так казалось Андрею. Он звучал гулко, будто раздавался в стреляной гильзе. И Кармелюк и артиллерист возникли возле него совершенно неожиданно. Артиллерист подхватил ящик и побежал к пушке.

— Подкалиберные!… — он радовался снарядам, как ребенок — новогоднему подарку.

— Эх, сейчас фрицам вжарим! — не унимался он, вскрывая и отдирая с помощью ножа крышку ящика. Освободившись от груза, тело Аникина на миг потеряло равновесие. Старшина железной хваткой ухватил и удержал его за руку выше локтя.

— Э, да ты, ранен, браток! — выговорил он. — Куда тебя? Иди ты… нога вся в кровище! И как ты дошкандыбанил с ящиком этим? Ну, идем, идем к пушке…

Теперь уже настала очередь старшины делать Андрею перевязку. Здесь опять, в качестве дезинфицирующего средства, пригодилась фляжка рядового Аникина. Рана оказалась терпимой. Пуля прошла навылет, задев икроножную мышцу. Кость, скорее всего, была цела. Перед перевязкой старшина аккуратно и экономно обработал спиртом рану с обеих сторон.

— На, сделай глоток, полегчает. А дальше, дай бог выбраться нам из этой перестрелки, Зинка тебя быстро починит.

Зина была батальонным санинструктором и предметом воздыханий личного состава всех трех стрелковых рот, включая прикомандированных саперов и артиллерийские расчеты. Как нередко водилось, санинструктор в плане «личного фронта» находился в исключительном подчинении командира батальона. Посему и воздыханиями в отношении милой и заботливой Зинаиды бойцам приходилось довольствоваться исключительно платоническими. Иных, кроме майора Михайлина, от природы дородные формы Зиночки (которые не смог одолеть даже скудный прифронтовой рацион) посещали только в коротких, но беспокойных снах. Теперь, после гибели комбата, для многих затеплилась надежда воспользоваться кратковременным вдовством командировой фронтовой жены.

— Гляди, Зюзин, Аникину ногу как продырявило! — что есть силы крикнул старшина. Зюзин обернулся и махнул им рукой. Он только что заслал снаряд в канал ствола.

— Ага!… — откликнулся он. — Щас, ребята, они у нас прикурят! На полную катушку!…

Водка действительно ободрила Андрея. И этот выстрел, приведший в движение всю «сорокапятку», вместе с лафетом и станиной.

— Ух, родимые!… — отпрянув от прицела, Зюзин повернулся к ним. Белые белки его сияли, как снег на солнце.

— Горит, горит, проклятый!…

— Ух ты… — Кармелюк приник к прорези в орудийном щите. — Жарится! Как сковородка в кромешном аду! Ты лежи, Андрей, лежи, силенок набирайся…

Он подбежал к ящику, который принес Андрей, и достал еще один снаряд.

— Давай, сержант, заряжай свою горлицу потуже. Щас мы фрица расколошматим… А он, вишь, Аникин, слышит, только чуть-чуть…