Роман Кожухаров - Штрафники не кричали «Ура!»

— Теперь чуть пожжет… Терпи, казак…

Смоченными кусками он законопатил входное и выходное, залитые кровью, отверстия. Сафронов судорожно выгнулся в корче и закричал. Руки его попытались схватить Аникина за лицо, но тот перехватил его кисть и мертвой хваткой прижал к земле. Противоборствующее напряжение Сафронова вдруг ослабло, и он впал в забытье. Похоже, ему стало поначалу плохо от болевого шока. Его-то и снял вовремя подоспевший спирт.

Аникин огляделся. Пулеметная очередь, обильно снаряженная трассерами, продолжала поливать пространство вокруг орудия. Этот гад держал под своим прицелом весь периметр квартала, на котором закрепилась рота Авилова. Место выбрал удачное — угловое здание возле самой площади. Вернее, то, что осталось от здания школы. Скелет, обгоревший остов.

Солдаты из роты Авилова своими глазами наблюдали все подробности авианалета на поселок фашистских самолетов. Почти бегом, подходя на марше к Кривцам, они слышали этот рев, который выворачивал кишки и мозги наизнанку. Они видели, как раз за разом немецкие бомбардировщики пикировали на центр поселка, сбрасывая свой смертоносный груз. Бомбили усеянные крестами «юнкерсы», или «лаптежники», как их прозвали за торчащие в полете «лапы» шасси.

Досталось и самой роте. Авилов верно сообразил, что колонну на марше могут засечь сопровождавшие «лаптежников» истребители. В чистом поле такую цель видно за километр. Ротный приказал рассредоточиться и двигаться к поселку как можно быстрее. Но все равно один из «мессеров» оказался больно дальнозорким. Он засек повзводно подходящие к поселку цепи. Сделав оценочный круг над окраиной, высмотрев и наметив свои цели, он сделал несколько охотничьих заходов, расстреливая пушкой бегущих по степи солдат.

Андрей тоже был среди бежавших. Боль в заживающей ране не давала ему разогнаться. Но безотчетный страх внутри и жгучее желание выжить гнали его вперед. Ему казалось, что «мессер» преследует и расстреливает именно его — конкретного рядового Андрея Аникина. Почва прямо за спиной, как плугом, вспахивалась двадцатимиллиметровой авиационной пушкой «мессера», и Андрей понимал, что земля не спасет. В нее не укроешься, не зароешься, как это бывает, когда тебя взял на прицел пулеметчик из дота. Здесь единственное спасение было — бежать. Туда, вперед, к саманным хатам окраин. Их уже достигли первые счастливчики.

Но вот истребитель сделал круг и стал заходить перпендикулярно предыдущей своей стрельбе. Он ушел к своим, послав напоследок порцию двадцатимиллиметровых фугасных снарядов, которые накрыли именно тех, кто добежал до поселка первым.

Фашист улетел, оставив в степи раненых и убитых, засеяв своей бороной стоны, крики и огонь, охвативший камышовые крыши сразу нескольких окраинных хат.

О жутких результатах бомбежки «лаптежников» рота Авилова узнала почти сразу после того, как солдаты вошли в обезлюдевший поселок. Они дотла сожгли подготовленный к эвакуации госпиталь и местное население. Жителей Кривцов — стариков, женщин, детей… Раненых и медперсонал…

Вернувшиеся из дозора разведчики первые минуты вообще не могли разговаривать. По их лицам было видно, что они увидели и пережили такое, что невозможно переварить и переосмыслить так запросто. Они пережили бомбежку в поселке и вышли к площади почти сразу после завершения бомбежки.

На вопросы, что они там увидели, никто не отвечал. Они молчали. Как будто в рот воды набрали. Наконец, старший группы скупо процедил, пряча глаза:

— Спасать было некого…

Они и сообщили, что с северо-запада к поселку движутся немцы и что через какие-то полчаса они уже могут занять Кривцы.

Андрей, в составе отделения Кулёмина, был среди тех, кто первым вышел на улицу 25 октября. Ее левую сторону ротный обозначил как передний край позиций отделения. Табличка с названием улицы была прибита к углу оштукатуренной стены, возле которой, за плетеным забором, они с Сафроновым обустроили свою огневую точку.

— Товарищ Аникин, а по какому такому поводу назвали улицу теми цифрами? Что за 25 октября? — приставал он с расспросами, пока они обкладывали импровизированный бруствер бревнами и чурками, заготовленными рачительными хозяином.

— Это день Октябрьской социалистической революции. Когда большевики Зимний взяли…

— Погодьте, — озадаченно переспрашивал Сафронов. — Так мы этот праздник отмечаем седьмого ноября… А тут — 25 октября…

— Так это по старому стилю…

— А мы ж живем по новому…

— А когда брали Зимний, то брали еще по старому… Слушай, Сафронов…— Андрей чувствовал, что сам начинает запутываться в цифрах. В голосе его стала закипать праведная ярость. Но Сафронов настолько погрузился в эту неразрешимую для него загадку, что закипания этого не замечал.

— Товарищ Аникин, так я ж… Непонятно просто, чего они пишут по-старому, когда мы живем по-новому…

— А не пошел бы ты, Сафронов…

Послать товарища Аникин не успел ни по старому, ни по новому стилю, потому что их обоих опрокинула на землю автоматная очередь, пущенная из расположившегося наискось через дорогу яблоневого сада.

— Смотрите, товарищ Аникин…

Еще опасаясь подняться, Сафронов произнес это, лежа на земле. Он показывал на продырявленную табличку с названием улицы. Очередь, пущенная выше, угодила аккурат в нее и сшибла на землю вместе с куском оштукатуренной глины.

— Вот тебе, Сафронов, и двадцать пятое октября…

Сейчас, лежа в кювете улицы 25 Октября, возле раненого Сафронова, Андрей вспоминал этот разговор и начало боя. Черт-те что бывает на этой чертовой войне. Надо же такому случиться! Ведь сегодня как раз двадцать пятое октября. Как это понимать? И надо ли вообще понимать тут что-либо? Простое совпадение? Что оно означает? Для Сафронова — точно, ничего хорошего.

Хотя кто его знает. Может, он, наоборот, выкарабкается, попадет в госпиталь. А потом его комиссуют к чертовой матери, и поедет бравый вояка в родные земли, щупать колхозных девок… Чем закончится для роты этот красный день календаря, этот праздник Октября по старому стилю? Действительно, непроглядно красным от пролитой солдатской крови? А для него, рядового Андрея Аникина?… Что тут гадать…

«Поживем — увидим», — почти вслух произнес Андрей и, перекинув винтовку, уперся локтями в склон кювета. Его сознание только сейчас вычленило этот мерный рокочущий шум из звуков боя. Вначале он даже подумал, что опять возвращаются самолеты. Но вот звук стал четче, в нем проступили характерные лязгающие ноты.

«Тридцатьчетверка» включила свои моторы на полную и выползла из-за спины роты вперед, к самому краю улицы. Танковая пушка почему-то молчала. Наверное, с боекомплектом у экипажа напряженка. Но все равно, один вид стальной махины придавал сил. Неужели подоспело подкрепление?