Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

Время шло, войска обучались, и вскоре стало очевидным, что 5-я дивизия, собственно, уже совсем готова к боевым действиям. В ответ на соответствующее замечание представителя советского командования об этой дивизии Андерс решил провести смотр ее готовности. В конце февраля он отправился в Джалал-Абад к генералу Боруте. Во время инспекции были проведены боевые стрельбы всей дивизии совместно с артиллерией и минометами. После артиллерийской подготовки 15-й полк при поддержке пулеметов перешел в наступление на так называемую Орлиную гряду. Во время этих учений произошел несчастный случай: один из минометов не выбросил мины, которая взорвалась на месте, ранив около пятнадцати человек. За ходом учений наблюдала вместе с нами приглашенная группа советских офицеров. Учения продолжались два дня — 26 и 27 февраля — и прошли вполне успешно.

Дивизия показала себя с наилучшей стороны, продемонстрировала прекрасную подготовку. Стрельбы прошли настолько хорошо, что не только мы, но и советские офицеры подтвердили высокий уровень подготовки. Буквально не к чему было придраться: дивизия была полностью готова к боевым действиям, к отправке на фронт в любой момент [61] Подробнее о степени подготовленности частей 5-й пехотной дивизии. (Прим. ред.) .

Представитель Генерального штаба обратился к Андерсу с запросом относительно отправки этой дивизии на фронт, подчеркнув, что подобный шаг хорошо сказался бы на наших отношениях и имел бы большое политическое значение. Но Андерс ответил отказом. Советский представитель не мог понять, почему 5-я дивизия, совершенно готовая, не может идти на фронт, а бездеятельно сидит в тылу. В ответ Андерс заявил о намерении включиться в военные действия всей армией, а не посылать отдельные дивизии. Было ясно, что он не хочет давать войск на фронт.

В первых числах марта вернулся из Москвы Гулльс и сообщил, что вопрос об эвакуации почти решен, что это дело лишь нескольких дней и англичане готовятся в Пехлеви к приему 27 тыс. солдат. Андерс этому весьма обрадовался, но не показал вида.

Наши руководящие деятели уже не скрывали своего желания и намерения как можно скорее покинуть границы СССР. Изыскивали самые различные поводы, выдвигая прежде всего такие аргументы, как отсутствие вооружения, недостаток продовольствия, вредные климатические условия. Сами же были убеждены в том, что весной немецкое наступление раз и навсегда перечеркнет успехи Советской Армии и что, следовательно, надо бежать, пока не поздно.

В первых числах марта 1942 года к нам в Янги-Юль приехал командир 5-й дивизии генерал Борута-Спехович. У него с Андерсом состоялось несколько бесед. Он выглядел весьма расстроенным. Одним из срочных вопросов, который он жаждал решить, был вопрос о подполковнике Берлинге. Между Борутой и Берлингом произошло столкновение, в результате чего Борута наложил на него дисциплинарное взыскание. Теперь он просил Андерса снять Берлинга с должности начальника штаба и отозвать из 5-й дивизии. Андерс обещал это сделать, тем более что он и сам не любил Берлинга и относился к нему недоброжелательно [62] Подполковник Берлинг был одним из тех немногочисленных польских офицеров, кто был готов сражаться против немцев. Ему принадлежало характерное высказывание: «Я остаюсь верным своим убеждениям бить немцев при любых возможностях, и если потребуется, то из-под знамен белого орла я уйду под красные знамена и буду бить немцев в фуражке со звездой». Неудивительно, что любовью командования подполковник не пользовался. (Прим. ред.) . Он предложил Боруте передать приказ Берлингу о явке в штаб армии в Янги-Юль. Однажды, когда Борута прогуливался по саду, я подошел к нему. В завязавшемся разговоре на тему о польско-советских отношениях и об уходе нашей армии (Андерс информировал Боруту о своем намерении вывести Польскую армию и о своих усилиях в этом направлении) я старался показать принципиальную ошибочность такого шага, а также его политические последствия. Я сказал, что нам следует укрепить свои позиции на советской территории и стремиться к более тесному сотрудничеству с Советским Союзом. Я считал, что генерал, лично поддерживавший очень хорошие отношения с советскими офицерами и даже получивший от них в подарок саблю, правильно поймет мое стремление и окажет содействие в его реализации. Попутно мы обсуждали общую военную ситуацию. Я описал ему также очень подробно обстановку в Лондоне, стараясь при этом возможно правдивее показать неспособность к действию и низкий моральный уровень окопавшейся там польской разношерстной эмиграции. В заключение я сказал, что мы должны рассчитывать только на самих себя. Борута всем своим видом показывал, что понимает меня, кивал в знак согласия головой, но сам определенно не высказался. Я очень ценил и уважал его как одного из немногих честных и порядочных генералов, и мне показалось, что я его убедил. Мы расстались в самом полном согласии. Однако все вышло совсем не так, как я надеялся.

Андерс всячески обманывал Боруту и, стараясь сделать его сторонником своих планов, обещал ему различные должности.

При всех этих своих заигрываниях Андерс, однако, фактически был заинтересован лишь в том, чтобы избавиться от Боруты, так как видел в нем своего соперника. Он помнил, что обещал Борута Сикорскому, и боялся что он окажется человеком, который непременно помешает его, Андерса, намерениям, как только поймет их.

В начале марта командование армии получило от генерала Хрулева телеграмму, извещавшую о значительном снижении нормы продовольственных пайков [63] В марте Польская армия получила 70 тыс. пайков, а на апрель эта цифра была снижена до 44 тыс. пайков — из расчета на формирование трех (5-й, 6-й и 7-й) дивизий. Следует помнить, что 8-я, 9-я и 10-я дивизии Польской армии к тому времени существовали практически исключительно на бумаге. (Прим. ред.) . Это казалось каким-то страшным недоразумением. Соглашение было подписано главами государств, поэтому, хотя Хрулев и являлся начальником тыла Красной Армии, все же он не мог самостоятельно и без предупреждения издать такой приказ. Андерс обратился с соответствующим запросом к Советскому правительству, поставил в известность также посольство, проявляя при этом большую нервозность, передававшуюся всему штабу. Спокоен был лишь Гулльс, который заверил, что это ничего не значит, поскольку мы уже находимся в процессе эвакуации.

Примерно 15 марта Андерс был вызван в Москву. Направляясь туда, он взял с собой Окулицкого и меня. Кроме того, с нами поехал и Гулльс, который имел какие-то дела в военной миссии. По пути в Москву мы не остановились в Куйбышеве, так как Андерс опасался, что Кот тоже захочет поехать в Москву, а это, по его словам, было бы весьма некстати.