Валериан Якубовский - Дезертир

Лучинский лег на живот и, придерживаясь за трухлявый ствол дерева, лежавшего сверху, посредине ямы, просунул голову вниз. Напрягая зрение, он начал вглядываться в пустоту. Ужас овладел им, когда расширенные в темноте зрачки нащупали на дне ямы камень, из-под которого торчали лучевая и локтевая кости человеческого скелета, с покрытыми зеленью острыми, как иглы, фалангами пальцев, выходящими из почерневшего запястья руки.

В том, что человек убит, Лучинский не сомневался. Убийцу выдавал сброшенный сверху камень. Но чьи это останки? Кто убийца? Найти длинный сучковатый кол и спуститься в яму одному, без свидетелей, Лучинский не мог. Это уголовное дело, и распутывать его не ему, Лучинскому — милиции. Лучинский только мог сообщить об этом участковому.

Сняв шляпу, Лучинский поклонился праху неизвестного человека. Впрочем, не трудно догадаться, что это один из двух хорошо знакомых ему людей — Ершов или Щукин. Скорее всего Ершов. Больше никто за последние двадцать лет бесследно не исчезал в окрестных лесах.

Стараясь запомнить место, где находилась волчья яма, Лучинский повернулся лицом на восток, отсчитал десять шагов и оказался на тропинке. На всякий случай сделал пометку, нагнув березку и завязав на ней узелок, чтобы долго не искать ямы, когда придет с Седякиным.

Пробираясь по тропинке к Кошачьему хутору, Лучинский думал о Ершове, который, по рассказам Щукина, убит в этом лесу. Но кто убил? Шилов? Когда Леушев вселился в дом Татьяны Федоровны, Щукин сам перечеркнул бытовавшую в семье Сидельниковых догадку о Шилове. Значит, не Шилов. Кто же еще?

Лучинский так же, как и Щукин, не верил, что Ершова убили заключенные. Убийство подготовлено заранее, потому что у волчьей ямы очутился камень, которого никогда там не было. Кроме того, убийца знал время приезда Ершова на станцию. Знал, что Ершов не станет ожидать двенадцати часов, когда отчаливают катера в запань, а сядет в рабочий поезд, чтобы сойти у блок-поста и раньше поспеть домой. Кто же убийца, если не Шилов? Но ведь Шипов утонул? Личность убийцы в определении Лучинского осталась неразгаданной.

Выходя на большую дорогу, Лучинский вспомнил о своем обещании Татьяне Федоровне — подумать о ремонте крыши — и замедлил шаг у околицы Кошачьего хутора. Прикинув, сколько потребуется толя для покрытия сгнившего теса над сенями и повитью, он упрекнул себя, что до сих пор ничего не сделал, и побрел по дороге к Губину.

Когда он вошел в поселковый Совет, навстречу попался Седякин.

— Ты куда? — остановил его Лучинский. — У меня к тебе срочное дело.

— Я сейчас, — извинился Седякин. — Заходи в кабинет. Открыт.

Лучинский зашел в кабинет и уселся в старенькое кресло, в котором любил когда-то дремать покойный Данилыч.

Седякин вернулся с кипой бумаг, весело насвистывая знакомую песню.

— Что у тебя за дело, Алеша? — спросил он мимоходом, бросив на край стола принесенные бумаги. Потом взглянул на Лучинского и осекся: — Ты что-то, брат, весь почернел. Не приболел?

— Хуже, товарищ участковый.

Обращение Лучинского к Седякину официально, как к должностному лицу, сразу же насторожило Седякина:

— Случилось что?

— Случилось, Володя, — вздохнул Лучинский. — Сейчас, только что в Кошкинском лесу набрел на человеческий скелет.

— Что ты сказал? — передернуло участкового. — Скелет? Чей скелет?

— Думаю, Ершова, — и Лучинский рассказал Седякину, как попал в Кошкинский лес и чуть не провалился в волчью яму с человеческим скелетом.

— А может, это останки Щукина? — усомнился участковый. — Что-то не верится, чтобы кости Ершова не рассыпались за двадцать лет.

— Спорить не стану, — сказал Лучинский. — На месте разберемся… Только Щукин пропал не в Кошкинском лесу. — за Слободами.

— Что ж, — согласился участковый. — Кто бы там ни был, надо звонить в город. Разберутся. — Выходя из кабинета, чтобы позвонить в отделение милиции, Седякин спросил Лучинского: — У Ершова были правительственные награды? Не помнишь, Алеша?

— Были, — ответил Лучинский. — Я встречал Ершова на фронте. Так у него — три или четыре ордена. Точно не помню.

— Эти вещицы должны сохраниться.

Минут через десять Седякин зашел в кабинет озабоченный.

— Ну и что там говорят? — поинтересовался Лучинский, поглядывая на часы.

— Леушев сделал мне одолжение. Самому доверил обследовать яму, составить протокол и о результатах доложить по телефону.

— Тогда пошли, — поторопил Лучинский. — Мне вечером на работу, Седякин накинул через плечо полевую сумку и нащупал в кармане ключ:

— Да… Чуть не забыл. Надо взять двух понятых, протокол подписать.

Лучинский выглянул в окно,

— А вот Петухов с сыном у гаража, с мотоциклом. Выходные сегодня.

— Правильно, — согласился Седякин и, открыв окно, позвал Петухова.

Петухов заглянул в кабинет:

— Вызывал?

— Заходи, дорогой, — пригласил участковый. — Работенка наклевывается. Бери сына. Понятыми будете, — и в трех словах пояснил, что за работенка.

— Слушай, Владимир Михайлович, — остановился Лучинский, когда они вышли за ворота и направились к Кошкинскому лесу, — забыл предупредить. Волчья яма метра три глубиной. Надо бы лестницу.

— Ерунда, — сказал Седякин. — На месте возьмем у кошкинской старухи.

Подошли к калитке Татьяны Федоровны. Седякин вскочил на крыльцо и с ходу забарабанил в дверь:

— Хозяйка! Открывай. Нам лестница нужна.

Татьяна Федоровна открыла дверь и, увидев милиционера, обомлела:

— На что тебе, служивый лестница?

— Долго рассказывать, мамаша, — отмахнулся Седякин, но, подумав, что старуха не даст лестницы, сказал: — Скелет нашли в яме. Доставать будем.

— Господи! Надо же, скелет… Кто нашел-то?

— Лучинский.

— Лучинский? — прикусила губу хозяйка и еле устояла на ногах. — Возьми, дитятко, возьми… Да принеси…

Участковый взвалил лестницу на плечо и у калитки передал Петухову. Петухов приспособил ее под мышку, и Лучинский повел их к волчьей яме.

Татьяна Федоровна не помнила, как вошла в избу.

— Ведь нашел этот долговязый яму, — шепнула она сыну. — Господи! Царица небесная… Что теперь будет?

Шилов беспокойно заметался по горнице:

— Собирай поесть. Надо уходить.

Открыв горку, Татьяна Федоровна, как чокнутая, испуганно вытаращила глаза на столовую посуду и начала почему-то переставлять с места на место тарелки, забыв, что ей делать. Потом вспомнила и дрожащими руками поспешно завернула в полотенце буханку хлеба, достала из печки чугунок вареной картошки, отсыпала в тряпочку соли, взяла с шестка коробку спичек, налила в бутылку молока и все это втолкнула в маленький рюкзачок, с которым Шилов все эти годы ходил к охотничьему зимовью. Чувствуя опасность, нависшую над сыном, она все еще надеялась, что следы преступления сына, которые таила в себе волчья яма, не приведут Седякина в Кошачий хутор. Однако, снарядив сына в дорогу, Татьяна Федоровна вышла его проводить и, давясь слезами, повисла у него на шее. Долго лобызала, приговаривая: