Валериан Якубовский - Дезертир

— Щукина, — подсказал Седякин. — Щукин погиб как раз в этих местах. Встретил на узкой дорожке, пырнул ножом

— ив омут… Поди ищи… Говорят, в этой болотной дыре нет дна.

— Точно, — согласился Ивонинский. — Я как-то мельком слышал эту историю про Щукина, когда учился еще в восьмом классе. Кто будет вести следствие?

— Видимо, придется мне, — сказал Леушев. — Может, не передумает наш старшой. Надеюсь, поручит.

— Тогда имейте в виду, товарищ капитан, и эту версию,

— посоветовал Седякин. — Собака не зря топталась у омута.

Следы Шилова вели оперативников дальше, на запад. Проскочили два глубоких оврага с ручейками на дне и повернули на север, удаляясь от железной дороги. Но вот следы уперлись в Черную речку. Пират заскулил, потрогал лапой воду — холодная — и опустился задом на мокрую землю, уныло поглядывая на Кокорина, как бы ожидая его решения.

— Слушай, сержант, — подошел к нему Леушев. — Ты родом здешний, павловский. Знаешь эти места. Мог ли Шилов за речку уйти?

— Думаю, нет, товарищ капитан, — ответил Кокорин.

— Там непроходимые болота, и туда редкая душа заглядывает.

— Значит, будем искать след на этой стороне.

— Грамотный преступник, — сказал подошедший Седякин. — Знал, что за ним с собаками пойдут. След утопил в речке.

— Не очень грамотный, — возразил Ивонинский. — Скорее — наивный. Банальная хитрость, рассчитанная на простаков. Смотри. Здесь — мелко. А во-он — омут… Кокорин! Ищи у омута след.

Кокорин с Пиратом прошел берегом по течению шагов двадцать и там, у поваленного дерева, где, пенясь, бурлил, сверкая на солнце, серебристый каскад, остановился:

— Идите сюда!

Леушев подбежал к Кокорину и увидел на торфяной грязи свежий отпечаток резинового сапога:

— Вот вам и вся хитрость! Пошли, ребята.

Собака взяла направление на юго-восток, потом — на юго-запад. Прошли еще с полчаса, кружась почти на одном месте.

— Где мы сейчас находимся? — спросил Ивонинский.

— На Реважской земле, товарищ лейтенант, — ответил Кокорин.

— И далеко от железной дороги?

— Километра три. Не больше.

Наконец, в лесной чаще Кокорин заметил полуразвалившуюся охотничью избушку, давно покинутую человеком, и снял с ошейника собаки поводок. Кокорин был уверен, что Шилов находится именно там, и пустил собаку. Пират зарычал и крупными прыжками устремился к избушке. Подбежав к двери избушки, он поднялся на задние лапы и начал злобно царапать когтями и грызть доски, оглашая лес громким заливистым лаем.

— Не стрелять! — приказал Леушев. — Брать живым.

Запыхавшись, Кокорин первым прибежал к избушке и

пристегнул к ошейнику Пирата поводок, опасаясь, как бы собака не загрызла преступника.

А Шилов… ни живой, ни мертвый, метался по избушке, как пойманный зверь в клетке, и не знал, что ему делать в эту решительную минуту. Он только успел натянуть на плечи рюкзак и выхватить нож.

— Открывай! — сразу послышалось несколько голосов за дверью, и сильный толчок надломил засов. За первым последовал второй толчок. Засов переломился, и дверь распахнулась настежь.

Из-за косяка двери показался Леушев с пистолетом в руке. За ним загородили выход еще три фигуры, среди которых Шилов узнал Седякина.

— Оружие — на пол! — крикнул Леушев, перешагнув порог.

Нож с обнаженным лезвием, падая, воткнулся в бревенчатый настил пола и закачался от тяжести рукоятки.

— Руки!

Навязчивая мыслишка, нельзя ли еще уйти, мелькнула в голове Шилова. Но, так как на него смотрел пистолет, а за дверью повизгивала собака и раздавались голоса оперативников, Шилов отказался от несостоятельного решения о бегстве и, стиснув зубы, медленно поднял руки.

— Михаил Шилов? — спросил Леушев, опуская пистолет.

— Шилов… А что?

— Вы арестованы.

— Ордер на арест есть?

— Есть.

— Покажите.

Леушев показал ордер и надел на арестованного наручники.

— Наконец-то вы мне попались, — сказал Леушев, застегивая кобуру. — Между прочим, я вас где-то видел… Кажется, в столовой водников в городе. Только очень давно.

— Все может быть, — согласился Шилов, стараясь сохранить внешнее спокойствие перед своим противником.

Седякин поднял нож и, разглядывая его, в раздумье сказал:

— Бандитская штука. Сколько она погубила человеческих жизней?

— Нисколько, — проворчал Шилов.

— Ну, это еще как сказать… А Щукина?

— Щукина не убивал…

— И Ершова не убивал? Нет, брат. Нам все известно. И еще кое-кто известен… Нож уложил двоих… Недаром криминалисты говорят: у каждого убийцы свой почерк. Другого не выдумают. Мозгу мало…

— Ладно, — прервал его Леушев. — Об этом — потом. Выходите, Шилов, и следуйте за сержантом. Надо поспеть к пригородному поезду.

Арестованного вывели на тропинку. Впереди шел Кокорин, справа — Ивонинский, слева — Седякин. Леушев замыкал шествие. Иногда Пират оглядывался и сердито рычал, показывая Шилову зубы. Кокорин дергал собаку за поводок, и серый волкодав унимался, повинуясь своему хозяину.

На станции Реваж они сели на пригородный поезд. Спустя четверть часа сошли на Ядрихе, построились, спустились с восточного крыла посадочной платформы и у переезда свернули на большак.

Вечерело. Когда проходили Слободы, с запада, в затылок, потянуло холодком. Подул сильный ветер. Завихрился столбами пыли на дорогах, зашумел листьями деревьев, загудел в проводах, захлопал калитками деревенских дворов, засвистел сквозняками в чердаках, пустых коровниках и козьих стайках.

— Никак гроза собирается, товарищ капитан, — сказал Кокорин, с тревогой поглядывая на запад и по-прежнему подергивая поводком Пирата.

— Не исключено, — согласился Леушев. — Надо спешить.

Низкое солнце косыми лучами зловеще сверкнуло над лесом и спряталось за свинцовую тучу, которая поминутно росла, как на дрожжах, облегала небо и неумолимо надвигалась на Кошачий хутор…

Татьяна Федоровна пришла в сознание, когда ветер застучал по крыше отвалившейся тесиной и сумерки заглянули в окна кошкинского дома. Сколько она времени пролежала без чувств, сама не помнила. Только первым, что защемило в ее сердце, была тревога за сына. "Что с ним? Живой ли?" — встрепенулось в ее отяжелевшей голове. Упершись дрожащими руками в половицу, она поднялась на ноги. Наболевшее нутро ныло, будто его постоянно обжигало каким-то ядовитым зельем. Она насилу добралась до окна. Из опечаленных глаз струилось неизбывное горе. Подняв занавеску, она прилипла к окну и стала настороженно вглядываться в безголосую густеющую темноту. Ей смерть как хотелось увидеть сына, когда поведут его мимо родной околицы. Хотелось взглянуть на него в последний раз, проститься с ним и залить горе слезами.

Но вот из-за поворота начали приближаться тени человеческих фигур. Татьяна Федоровна напрягла каждую жилку, сжалась в комок, уставилась воспаленными глазами вдаль и увидела сына, идущего в окружении конвоя. Какая-то неведомая сила сорвала ее с места, вытолкнула на крыльцо и понесла к большаку, туда, где вели ее сына, закованного в наручники… Казалось, она не бежала — летела, словно у нее выросли крылья.