Валериан Якубовский - Дезертир

открыла в сени двери, запалила дымный факел — прядь смоченной в керосине пакли на веретене — и, растопырив руки, как будто ловила курицу, стала кого-то выгонять в сени, сгибая ноги в коленях и приговаривая:

— Кыш-кыш…

— Ты кого гонишь? — теряясь в догадке, спросил Шилов.

— Душа его, дитятко, у нас за образами. Потому сразу двоим и приснился. Надо выгнать. Она огня боится. Пускай идет в дом Власа.

Шилов пожал плечами, но не посмел возражать матери. Слова о человеческой душе сильно подействовали на него. Он весь побледнел, съежился и сделался неподвижным, будто на него нашел столбняк:

— Какая же она из себя, мама?

— Вроде птицы-голубя, — сказала Татьяна Федоровна, закрывая дверь. — Только невидима людским глазом. Она бесплотна, дитятко.

— И долго она будет у нас на хуторе?

— Сорок дней. Пока поминки не справим.

Шилов больше не полез в подвал. Примостился до утра на полатях, поближе к матери. Но и там неподвижные зрачки Ершова неотступно смотрели на него, и Шилов время от времени вздрагивал от страха.

На другой день после двенадцати часов, перед приходом катеров, Татьяна Федоровна побывала в доме Сидельниковых.

— Ну как с Сашенькой? — спросила она у Светланы, только что приехавшей из города. — Ничего не слыхать?

— Нет, Татьяна Федоровна. Ничего, — ответила Светлана, приложив к глазам носовой платок. — Видно, Саша никогда уже не приедет…

— А может, еще…

— Что "может" — заплакала Светлана. — Когда его нет в живых. Это ясно… Да. Между прочим… Забыла вам сказать. Завтра вас вызывают на допрос в милицию. Зайдите к участковому за повесткой.

Перепуганная предстоящим допросом Татьяна Федоровна взяла у Данилыча повестку и в среду утром уехала в город. Она терпеть не могла людей со светлыми пуговицами. А тут еще навязался уголовный розыск.

Дознание вел инспектор, старший лейтенант милиции, молодой человек лет двадцати семи. Прочитав повестку, он усадил свидетельницу против себя и, уточнив фамилию, имя, отчество, спросил:

— Вы получали телеграмму о прибытии гвардии капитана Ершова?

— Как же, голубчик, получали. Получали, миленький,

— надломленным голосом проговорила Татьяна Федоровна.

— Ведь Сашенька мне не чужой.

— Вы разве родственники? — удивился инспектор. — Мне сказали — соседи. Уходя от поставленного вопроса, Татьяна Федоровна со слезами на глазах рассказала старшему лейтенанту о незавидном сиротском детстве Сашеньки, о том, что она воспитывала его чуть ли не с колыбели, отрывала лучший кусок от своего покойного сыночка и давала ему, сиротке…

— Так что, — заключила она, — Сашенька мне больше, чем родственник.

— Кто еще получал телеграмму? — спросил старший лейтенант, приняв россказни свидетельницы за чистую монету.

— Сидельниковы… Светлана. Невестушка Сашеньки.

— А еще?

— Уж не знаю, — ответила Татьяна Федоровна. — Врать не стану…

— А где вы лично были десятого, в день приезда Ершова?

— У Сидельниковых. Вместе с Марией Михайловной, матерью Светланы, готовили стол для нашего дорогого гостя… А он и не приехал.

Исчерпав свой вопросник, старший лейтенант дал расписаться в протоколе допроса, поняв, что свидетельница Шилова не может дать ему нужных показаний, что ей так же, как и Сидельниковым, ничего не известно об исчезновении Ершова, но все же поинтересовался ее личным мнением:

— Татьяна Федоровна! А как по-вашему? Куда все-таки мог деваться капитан Ершов? Ведь он приехал. Был на вокзале. Его видели.

— Это одному богу известно… Что в воду канул…

Видавшая виды Татьяна Федоровна ловко выскользнула

из рук молодого инспектора дознания и в час дня была уже дома. По пути зашла к Сидельниковым и рассказала Марии Михайловне, о чем спрашивали в милиции.

Вечером пришла Валентина с новостью. Светлана сделала запрос в воинскую часть, где воевал и служил комбатом в последнее время Ершов. Взяла отпуск и на днях выезжает в Москву к какой-то старушке Волобуевой?

— А ты ее знаешь?

— Знаю.

Шилов рассказал о знакомстве Ершова со старушкой Волобуевой в Раненбурге и предположил, что Ершов бывал у нее в квартире на Второй Мещанской улице, так как два раза после войны останавливался в Москве.

— Зачем Светлана поедет к Волобуевой? — спросила Татьяна Федоровна.

— Узнать что-нибудь о Ершове.

— Старуха ничего не знает, — сказал Шилов и, прищурив глаз, взглянул на мать. Ему хотелось признаться Валентине насчет Ершова. Однако мать отрицательно кивнула, дав понять, что говорить об этом рано, что лучше будет, если сестра вообще ничего не услышит насчет исчезновения Ершова…

Светлана приехала из Москвы на восьмой день, и сразу же в опытной заговорили, что Ершов наведывался домой на недельку, чтобы сыграть свадьбу и с молодой женой отправиться в Москву. Волобуева переписала на него квартиру, нашла ему по душе работу и отпустила за невестой на родину. Старушка в иступлении рыдала, узнав от Светланы, что Сашенька не доехал до своего хутора, и оставляла Светлану у себя, в Москве. Светлана не хотела расставаться с матерью и, простившись с доброй старушкой, уехала домой.

Это известие потрясло Шиловых. Татьяна Федоровна начала сына шпынять за неоправданную поспешность в расправе с Ершовым.

— Пересиди это время в лесу, — говорила она, вытирая слезы, — и Сашенька остался бы живехоньким.

Ратовала она, конечно, не за жизнь Ершова — смерть его тяжким бременем ложилась на душу сына как величайший грех.

— Кто же знал, что на недельку, мама? — рвал на себе волосы Шилов.

Еще бы! Он сознавал свою вину и плакал, как малое дитя, что погубил друга детства, которому обязан не только жизнью… Теперь на совести Шилова навеки осталось несмываемое пятно. Убив Ершова из-за угла, он совершил тягчайшее преступление, которое не может иметь сроков давности и должно быть наказано по всей строгости закона.

Вскоре из уголовного розыска пришло Светлане письмо. Старший лейтенант ставил ее в известность, что "поиски пропавшего без вести капитана Ершова зашли в тупик, и дело его прекращено". К тому же Светлана получила ответ из штаба части за подписью полковника Селезнева и окончательно убедилась, что Ершова нет в живых. В личном письме Селезнев писал, что он преклоняется перед воинской доблестью товарища и вместе со Светланой глубоко скорбит по поводу безвременной кончины капитана Ершова. "Такие люди, — говорил Селезнев, — не должны умирать. Они будут жить в памяти поколений".

Прошло сорок томительных дней и ночей. Шилов ни разу не побывал у волчьей ямы, хотя Ершов не выходил из его головы и являлся ему во сне чуть ли не каждую ночь. Татьяна Федоровна, видя, как сын от страшных переживаний тает на глазах, загорелась желанием устроить по Ершову поминки. Она приготовила богатый ужин и, дождавшись прихода дочери с работы, накрыла стол. Шилов выставил бутылку водки и наполнил граненые рюмки.