Лариса Захарова - Прощание в Дюнкерке

— Мне кажется, — сказала она, — вас ждут перемены. Не знаю, плохие или хорошие, но… Я готова помочь вам, хотя еще не решила, какую плату с вас потребовать, и уже кое-что сделала.

— Вы успели сообщить этим людям, что знали меня в Лондоне? Кто эти люди?

— Честно говоря, они действительно спрашивали, не встречалась ли я с вами в Великобритании? А кто они? Вы еще не догадались? Украинские националисты, так называемые оуновцы.

— Я принял их за словаков. Ведь мы в Братиславе?

— Мы в Париже, Дорн, — она снисходительно улыбнулась, когда Дорн едва не подскочил от изумления. — Уверяю вас, в вашем положении география не имеет существенного значения. Так чем вы намерены платить?

— Доллары, франки, шведские кроны, фунты стерлингов, рейхсмарки — что вам больше нравится?

— В качестве валюты мне больше всего нравится секретная информация. Ведь жизнь для вас ценнее секретов рейха, не так ли? Коленчуку вас отдали ваши берлинские шефы, так что вы только сквитаетесь, если начнете чуть-чуть подторговывать их делишками.

— Меня отдали шефы? — насторожился Дорн. — Зачем? С целью проверки?

— Не знаю. Будь так, вашим поведением немцы интересовались бы. Хотя… Коленчук мог и сообщать в Берлин, кто его знает…

Одиль заколебалась: говорить или нет о визите Доста? Пожалуй, не стоит, решила она. Дорн начнет выжидать, и, кто знает, она может оказаться уже не единственной его надеждой.

— Я не знаю всех деталей, — сказала Одиль, — но по своему опыту полагаю, вами пожертвовали ради более крупных целей.

— Судя по вашему ответу, по существу, вам нечего мне сказать.

— А разве так важно, с какой целью вас отдали Коленчуку? — с вызовом спросила Одиль. — Важнее выбраться отсюда, верно? Давайте поговорим об условиях, на которых я постараюсь помочь вам. Кстати, когда в Берлине вам зададут вопрос об обстоятельствах избавления от разбойничьей шайки оуновцев, вы сможете сказать, что вас освободила французская полиция за пять минут до гибели. Я думаю, так все и будет выглядеть… Итак, условия…

— Хорошо. Однако вы не хуже меня знаете, что я далеко не первый день нахожусь в изоляции и свежей информацией не располагаю. Или вас интересует прошлое? Да и каковы ваши гарантии, что в обмен на информацию я получу свободу?

— Ловлю вас на слове. — Одиль взяла его за руку. — Вам есть что сообщить мне, иначе вы не говорили бы так.

— Как тут с соответствующей аппаратурой?

— Вот тут, — Одиль осмотрелась, — никак. А там… — она кивнула на замок, засмеялась. — Я не случайно добивалась, чтобы вас выпустили подышать, пока вы совсем не захирели. Впрочем, заверяю, охрана здесь надежная. Осторожнее, когда прохаживаетесь у стены, там проволока с током.

«Теперь ясно, — понял Дорн, — почему меня выпустили. Одиль понадобилось поговорить со мной. Какие же аргументы она выставляла перед Коленчуком? И что из этого следует? Что, скорее всего, при ней Коленчук не осторожничает, он ей достаточно доверяет и ее не опасается. Ее просьбу он мог расценить как элементарную женскую заботливость, в таком случае нашему разговору не придадут особого значения…» — Дорну стало спокойнее.

— Сейчас я хочу лишь слегка авансировать вас, — сказал Дорн. — Я думаю, мы с вами найдем возможность встретиться, когда я выберусь отсюда. Тогда вы получите вторую половину мешка с пиастрами.

«Если я уберусь отсюда под прикрытием «французской полиции», добравшись до террористов, в Берлине разыграют восторг — не смогут же они признаться, что сами загнали в ловушку своего гауптштурмфюрера. Но после этого нужно будет действительно думать об отходе… Долго разыгрывать прекраснодушие они не станут. А что я объясню дома? А, тогда и подумаю. Важно, что домой явлюсь не из западни, с Принцальбертштрассе…» — рассуждал Дорн, чувствуя, как просыпается надежда.

— Вы тоже любили в детстве эту книгу? — услышал он голос Одиль. — А я еще и «Катриону».

— Это роман о девушке, которая боролась за независимость Шотландии? — задумчиво спросил Дорн, занятый своими расчетами. — Ее часто видели в мужском платье. Вы, Одиль, не меняете костюма, зато меняете имена. Вас можно поздравить с новым замужеством? Уж не стали ли вы родственницей секретаря французского МИД?

— Честно говоря, Коленчук так и считает, — Одиль коротко, зло засмеялась. — А я не говорю ни «да», ни «нет», позволяя ему пребывать в прекрасном заблуждении. Оно порой мне на руку. И сейчас я вижу возможность сыграть на этом — уже для вас, если мы договоримся. Читали сегодня газеты? Ну и подлец же Чемберлен!

Дорн сделал вид, что пропустил ее реплику мимо ушей.

— Мы договоримся, — сказал он. — Вы будете довольны, я уверен, — сорвал невзрачный цветок, росший под скамейкой, церемонно преподнес его Одиль.

Она поблагодарила и улыбнулась, прекрасно понимая, что Дорн медлит, обдумывая ее предложение, рассчитывая, что и как рассказать ей, прикидывая, какая информация будет более интересной для нее и менее опасной для него.

— Должен вам сказать, что эти люди в замке, — Дорн покачал головой, — очень своевременно сорвали акцию, для которой я направлялся в Лондон. Как вы полагаете, мадам Леже, состоится ли самостоятельное словацкое государство, о котором мечтают эти люди, если…

— Они мечтают о самостоятельном украинском государстве…

— Нет принципиальной разницы, процесс взаимосвязан. Так вот, если Берлин вдруг сойдется с такими политиками, как Черчилль, Иден, Ванситарт?

— Дело ОУН вылетит в трубу. Они ставят на Гитлера. А Берлин сойдется с упомянутыми господами, если Гитлер перестанет играть главную роль. Кстати, не потому ли вас устранили, что ситуация опять изменилась? А секрет для вас приоткрылся…

— Не знаю. Но мне было поручено прозондировать почву. Ясно ведь, получив от Чемберлена и, извините, Даладье Судеты, Гитлер этих посредников быстро потеряет, они уйдут с политической арены как скомпрометировавшие себя в общественном мнении. Где это видано, чтобы так поступали с независимым самостоятельным государством? Вот чем вызван зондаж, а не тем, что Берлин готов выставить кандидатуру нового лидера. Скорее, Берлин ждет новых европейских лидеров и заранее хочет представить свои отношения с ними.

— Версальский договор уже однажды перекроил европейскую карту. Теперь в моду входит другой фасон, пора перешивать, — заметила Одиль с раздражением. — А вы, оказывается, традиционалист. Любопытно.

— Да, я за те традиции, которые учат уважать неприкосновенность и суверенитет соседа. А что касается фасонов, в хороших модных магазинах обычно мыслят с перспективой на будущее, вам это известно.

— Всегда думала, Гитлер пользуется минутой и живет одним днем…

— Как все временщики. Диктатор — всегда временщик, даже если он десятилетиями навязывает свои взгляды другим.