Лариса Захарова - Прощание в Дюнкерке

— Стыдно, юноша. Исчез близкий вашему дому человек. Жених вашей покойной сестры. Сколько лет он материально поддерживал вашего отца! Можно сказать, помог вам выйти в люди. Может быть, Дорна и на свете уже нет… Но я не заметил в вас простого человеческого участия к его судьбе.

Лей увидел, как побледнел шарфюрер.

— К сожалению, у меня нет возможности помочь вам. Гауптштурмфюрер Дорн всегда относился ко мне, как к ребенку, и никогда не делился своими планами и делами. О чем я сейчас искренне сокрушаюсь…

Штурмбанфюрер СС Макс Боу был явно растерян. Он не видел Дорна и не получал от него известий с осени тридцать шестого года. Тогда вышла случайная встреча, сошлись старой компанией, был еще Фриц Дост. Он может подтвердить.

— А что, — поинтересовался Боу, — господину штандартенфюреру нужен компромат на Дорна?

Лей с брезгливостью прервал встречу.

Но сейчас рассказывал Гизевиусу, с каким участием, с какой горячностью откликнулись эти сыны партии на его призыв найти старого друга. Но, увы, их усилия напрасны.

— А что, штандартенфюрер, вы командировали их в Англию или к Люциферу? — с вызовом спросил Лея Дост.

Лей обескураженно глянул на Гизевиуса, но тот отвернулся, не защитил от наскока молокососа, жалкого инструкторишки генлейновского «Добровольческого корпуса».

— Надо было посмотреть старые дела Роберта, — продолжал Фриц, почувствовав поддержку. — Если Интерпол не забыл про иденовское досье, вполне возможно, Дорн арестован и выдан англичанам. Я сам тогда чудом вывернулся, а Роберт работал без прикрытия, прикрывал меня, и, между прочим, бювар заказывал лично… Это раз. Два — Испания. Там бежал подследственный Хайнихеля…

Лей изменился в лице, и Дост позлорадствовал, что сумел дать фору старой ищейке, не зря четыре года учился на юридическом, жаль, не удалось закончить.

— Этот подследственный, — продолжил Фриц, — знал Дорна как нашего офицера. Умножаем это рассуждение на комбинацию Роберта с профессором Дворником. Надо прозондировать, на что способен бывший подследственный Хайнихеля, и ответить на вопрос, не он ли подставил Дорна чехам, словакам и прочей тамошней славянской швали.

— Мне кажется, — тихо заметил Лей, — штурмфюрер придает слишком большое значение операции Дорна с Дворником. Но это простительно, герр Дост наилучшим образом знает именно чешские проблемы.

И Лей снова возблагодарил судьбу, что никто не может подсказать ни генералу, ни штурмфюреру Досту, где действительно следует искать Дорна. Если он жив, разумеется, в чем Лей сомневался. За прошедшее время можно пять раз выкачать из Дорна всю информацию, доказать его причастность к разоблачению убийц Дольфуса и отправить к праотцам.

— Интерполом я займусь сам, — подвел итог генерал Гизевиус, он надеялся на помощь Даллеса. Как это сразу не пришло в голову запросить Интерпол? Болван, однако, этот Лей… — А вы, штурмфюрер, выявите все связи бывшего подследственного лейтенанта Хайнихеля. Надо сообщить Канарису, что накладно держать в аппарате идиотов, у которых то и дело все валится из рук — то подследственные, то секретные документы… Подумаешь, герой Рейна! Кто об этом помнит!

Лей занервничал. И совсем ему стало неуютно, когда наутро Дост доложил, что доктор медицины Карел Гофман — пацифист, прежде замеченный в связях с КПЧ, судетский немец, ныне, после обработки Дорна, бесспорно, сотрудничает с Судето-немецкой партией. В его окружении заметную роль играет Иржи Краух. Лей счел это дурным знаком.

Из сапожной мастерской Лиханов автобусом поехал в посольство СССР. Он уже был там в день приезда в Варшаву. Из окна автобуса Лиханов увидел особняк, обнесенный литой оградой, за оградой липы роняли бронзовые листья, рдели клены. «Здесь работают русские люди, — подумал Лиханов, — почему они не посадят под своими окнами березы? Или это только мы, отверженные, так дорожим символикой?»

Входить за ограду было страшно. «Это последний шанс. Если и здесь отказ — гнить моим костям в польской земле», — заверениям сапожника с Маршалковской Лиханов не слишком доверял, как ни заставлял себя. — Не верить Вайзелю я не могу, значит, не могу не верить тому господину, с которым встречался в галантерейном магазине. Если не верить им, что останется? Но как верить Дорну?»

Лиханов глубоко вздохнул, толкнул чуть скрипнувшую створку ворот, пошел к зданию с Гербом СССР на фронтоне.

Все произошло как-то буднично. Лиханов смотрел на женщину, оформляющую его документы, видел тонкий пробор в темных волосах, недорогие серьги в мочках ушей и чувствовал, что для нее то, что составляет смысл его жизни, — обычная операция делопроизводства.

— Поставьте, пожалуйста, личную подпись здесь и здесь, — устало указала она на бумаги, обмакнула перо в чернила и протянула ручку Лиханову. — Пожалуйста…

Дрожащей рукой — все это напоминало сон — Лиханов расписался. Впервые за много лет по-русски, с ятем на конце.

Женщина подняла голову:

— В следующий раз, Борис Петрович, свою фамилию пишите короче. «Ять» упразднен в новой орфографии.

Лиханов встретился с женщиной глазами: она улыбалась.

— Счастливого пути. Поздравляю вас. Железнодорожный билет получите завтра по нашему ордеру, он в паспорте. А здесь — небольшая сумма: как мы говорим, подъемные. Как дома будете, с работой вам помогут. Биржа труда, вы, наверное, знаете, ликвидирована, но рабочие руки очень нужны, очень, во многих и многих отраслях народного хозяйства. Желаю успеха.

Лиханов взял паспорт. Серп и молот на обложке вдруг раздвоились, стали неясными. Женщина опустила глаза. Потом встала, подошла к окну, поправила штору. Посетитель не уходил.

— У вас есть ко мне еще вопросы? — спросила с нарочитой деловитостью в голосе.

— Почему мне так долго отказывали?

Женщина глянула недоуменно.

Лиханов повторил с нажимом:

— Почему меня так долго не принимала Родина? Посмотрите мои бумаги, посмотрите их внимательно. Я толкался в приемных полпредов в Париже, Лондоне, Берлине, но я все тот же, с теми же грехами и ошибками. Что, меня вдруг черненьким полюбили?!

Женщина ответила не сразу. Она могла бы вообще не отвечать. Но в голосе посетителя уловила такую горечь, что, осторожно подбирая слова, тихо сказала:

— За вас хлопотали. Как за активного антифашиста. В Париже, Лондоне, Берлине никто не знал, чем вы дышите на самом деле. Не держите сердца на моих коллег…

Лиханов попытался сесть, задрожали ноги, но промахнулся мимо стула, уперся поясницей в стену, прошептал:

— Не держите сердца… Активный антифашист… Дурак я, дурак… Да, конечно, антифашист… Было дело в Вене, точно… Шел сюда, все думал, пусть Родина примет мои руки в работу… Значит, поработаю для Родины, — он взял со стола руку женщины, со следами чернил на указательном и среднем пальцах и с чувством, нежно поцеловал.