Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

— Сюда, сюда идите, помните? — Вера откинула выцветшую ситцевую занавеску. — Садитесь за стол, я сейчас печь затоплю, так что согреетесь. Для себя я не топлю, пока мороза нет, — немного виновато объяснила она. — Терплю, одеваюсь потеплее. Дрова дорогие, знаете ли, денег у меня в обрез.

— Не надо, — Лиза остановила ее, взяв за руку, — я тоже потерплю, я ненадолго.

— Ну, что вы, — Вера смутилась, — я никуда вас не отпущу, куда же вы на ночь глядя, останетесь у меня. Я затоплю печь, садитесь. — она указала на стол с теплящейся на нем лампой.

Он одиноко стоял посреди комнаты, круглый стол, за которым Лиза когда-то разговаривала с разведчицей Ингой Тоболевич. Только ни скатерти, ни комода, куда Инга тогда положила свою кокетливую шляпу с вуалеткой, в комнате не было.

— Отдала соседям, — горько произнесла Вера, хорошо понимая чувства своей гостьи. — По дешевке, и комод, и скатерть, и много чего еще, — она вздохнула. — А что делать? Похоронить тетю было не на что. Я ж одна, на кого рассчитывать? Но кровать ваша сохранилась, — уверила она, — я сама на ней сплю теперь, — призналась неловко. — Но я перестелю, не волнуйтесь, а сама на печке лягу. Затопим, так она теплая будет.

— Как же так вышло, с Авдотьей Кирилловной-то? — спросила Лиза.

Вера села на стул, уронила на колени тонкие, синюшние руки. — Тетя простудилась сильно, долго кашляла, дом не топила, дров совсем не было у нас, всю зиму в холоде просидели, вот у нее воспаление легких и началось. Сначала еще держалась, врач домой приходила, одно, другое пропишет, а лекарства не достать, только на рынке за большие деньги. Потом тетю в больницу забрали, там процесс совсем быстро пошел. Кололи лекарство сильное очень, а сердце-то уж намученное за всю жизнь, — Вера всхлипнула, — не выдержало она. Умерла тетушка. Хорошо хоть, дом заранее мне отписала, так я не на улице осталась, крыша над головой есть.

— А что же Петр Михайлович? — спросила Лиза и подошла к ней, обняла за плечи. — Что Петр Михайлович не помог, он ведь в университете работает, у него наверняка связи не только здесь, но и в Москве. Он же любое лекарство достать может.

— Петра Михайловича убили, вы разве не знаете? — Вера подняла на нее заплаканные глаза. — Еще за год до того, как тетушка умерла. Она за него переживала очень, потому и ухудшилось ее состояние.

— Как убили? Кто? — Лиза не поверила собственным ушам. — Как это?

— Да так, — Вера снова горько вздохнула, — возвращался поздно из университета, его подкараулила шпана. Знаете, у Петра Михайловича часы были на цепочке, дорогие очень, они ему от отца в наследство достались, а тому — еще от его отца. Авдотья Кирилловна сколько раз говорила ему, оставьте, Петр Михайлович часы дома, купите себе поскромнее что-нибудь. Чего дразнить черта по-пустому? А он, напротив, все боялся, что залезут в дом и часы украдут. Так их прямо с него сорвали, из-за них и убили, пырнули ножом. Когда мы с тетей крик услышали да кинулись на улицу, он уж мертвый был. Вот так, — Вера снова тихо заплакала. — От гестаповских сыщиков ушел, сколько они выслеживали его, скольким военнопленным, партизанам, простым людям жизнь спас, а они, простые люди эти, его и убили. За побрякушку.

— Так вот в чем дело, — Лиза была потрясена. — Я ведь зашла сегодня к профессору. Мне открыла какая-то женщина…

— Это новые соседи мои, — объяснила Вера, — дебоширы, пьяницы. Муж на заводе Сельмаш мастером, она — прачкой. Отвратительный народец, как жить с ними дальше — не знаю. Боюсь, выкурят меня из дома, все себе заберут. У них же детей — пять голов, там им тесно. Уже приходили, сваливай, говорят, ты одна, а нам места не хватает. Я вот нынче общественной работой занялась, чтоб хоть какую-то защиту иметь, может, члена бюро комсомола фабрики не тронут, а так ведь пришьет ножом на месте, с пьяных глаз, и ничего ему не будет.

— Это правильно, Вера, — одобрила Лиза, — сдаваться нельзя, особенно таким, — и спросила, вспомнив: — А как же библиотека Никольского? У него ведь была обширная библиотека, он очень гордился ею.

— Я отдала все книги в университет, — ответила Вера с грустью. — Куда мне? Они действительно очень ценные, профессор их любил. Пусть теперь другие люди пользуются. К тому же в университете они сохраннее, а у меня что? Меня мой же сосед ограбит, а потом сбагрит книги за бутылку водки. С него станется. Вот оставила себе несколько штук, «История государства Российского», Карамзина, — Вера кивнула на золотые корешки, поблескивающие из-под тряпки, в которую они были завернуты, на полу. — Когда уж совсем плохо, читаю. Легче становится. Уже задумала в университет поступать на филологический, где Петр Михайлович преподавал, с немецким языком. На вечерний, конечно. Надо только по комсомольской части отличиться, чтоб направление дали. Иначе не примут.

— А почему на немецкий? — удивилась Лиза.

— Так, нравится, — Вера явно смутилась и опустила глаза. — После войны туда недобор, фашистский язык никто учить не хочет. Так что — проще. Ох, извините, совсем забыла, — словно очнувшись от сна, Вера встрепенулась, — я же чайник поставила, сейчас чай пить будем, — она выбежала в соседнюю комнату.

Лиза слышала, как она раздувала печь, как гремела чайником на примусе, стучала ножом по доске. Вскоре заметно потеплело. — Вот чаю, чаю, согрейтесь, — Вера снова появилась в комнате. В руках она несла большой железный чайник. Потом принесла два стакана и белое блюдце, на нем — три куска хлеба, посыпанные сахаром.

— Это все вам, — Вера придвинула блюдце Лизе, — ешьте, я на фабрике обедала, есть совсем не хочу, — она налила чай в стаканы. В нем плавали три-четыре чаинки среди засушенных с лета листьев смородины.

— Нет, Вера, ешьте вы, — Лиза отказалась от угощения, она видела, как Вера нуждается, и ей искренне было жаль девушку. В Ленинграде тоже жили трудно, но все-таки не так.

— Нет, нет, я правда сыта, — Вера настаивала, даже обиделась. Не сдержав слез, Лиза обняла ее, и обе молча плакали.

Все, что рассказала Вера о Никольском, об Авдотье Кирилловне, поразило Лизу настолько, что она никак не могла совладать со своими чувствами. Но главного, ради чего Лиза и приехала в Минск, она пока не узнала.

— Вера, а что Инга Тоболевич, Кузнецов, где они? Инга бывает у вас? — спросила она, немного успокоившись.

— Вы ничего не знаете, — Вера покачала головой и отломила небольшой кусочек хлеба, бережно подобрав каждую сахаринку. — Вам повезло, вы ничего не знаете, — повторила она.

— Они тоже погибли? — догадалась Лиза, боясь услышать ответ.

— Да, еще в сорок четвертом, — продолжала Вера, глядя в стол. — Ингу схватили в Борисове, ее выдал провокатор. Мучили, потом расстреляли. Это случилось всего лишь за неделю до того, как наши освободили Минск, — слезы снова потекли у Веры по щекам, губы дрожали. — А Кузнецов, вы имеете в виду Зиберта? — Лиза кивнула. — Он сам взорвал себя в машине, когда понял, что ему не уйти от эсэсовцев. Погиб на три недели раньше Инги. Мне кажется, она нравилась ему. Да и не только ему. Помните инженера Бахметьева, которого вы сначала испугались. Так он ухаживал за Ингой, они стали друзьями. Приходил сюда, очень был воспитанный, любезный человек.