Павел Федоров - В Августовских лесах

— Не твое дело! Можешь и помолчать! — снова разъярилась Стася. — Я ее сейчас же отведу к ксендзу, заставлю молиться и окручу с Владиславом! — И, чтобы больней задеть дочь, продолжала: — Но только Владислав не такой парень, чтобы захотеть после этой поганой истории взять в жены такую!…

— А я хочу вашего Владислава? Вы меня спросили? Можете меня на куски разрезать! Пусть мое тело собаки съедят, а Владислав меня не увидит! Нет! — страстно выкрикнула Галинка. — Хоть сейчас зовите десять ксендзов, а за Владислава выйти замуж меня никто не заставит. Сейчас не панская власть, чтоб девушек насильно выдавать.

— Значит, ты опять хочешь с русским лейтенантом на канал шляться и нас позорить!… Нет, — зашипела Стася, — лучше я тебя вниз головой в землю вобью, а такого не допущу! Не будь я пани Массальская!

И Стася притопнула ногой, стараясь показать, как она будет заколачивать свою дочь в землю. В это время позади раздался умилительный, сладко-таинственный голос Франчишки Игнатьевны:

— Не расстраивайтесь, пани Стася…

Все в комнате замерли.

— А ты чего тут торчишь? — поджав тонкие губы, сдерживая ярость, спросила Стася и резко отстранила от себя вскочившую Ганну.

— Я пришла, пани Стася, сказать, что до вашего сада зашел какой-то человек и спрятался в той самой беседке, где пан Олесь с паном Михальским часто самогонку пьют, — скороговоркой ответила Франчишка Игнатьевна, делая вид, что до семейных передряг ей нет никакого дела. Она забежала только предупредить, что в их сад забрался чужой человек. Франчишка Игнатьевна действительно увидела его в окно, выходящее из спальни в сад.

— Какой такой человек? — настороженно спросил Олесь, не веря ни одному ее слову.

— Сдается мне, пан Олесь, что это пришел до вас родственник нашего ксендза пана Сукальского, чи брат, чи двоюродный дядя, ну тот, что толички из Гродно приехал и несколько раз приходил до пана Михальского. Да и вы, кажись, там сами бывали и его видели.

— А ты не брешешь? — Находясь в полном замешательстве от осведомленности Франчишки, Олесь поднялся со стула и хотел было выйти.

— Езус-Мария! За кого вы меня принимаете, пан Олесь? Вот провалиться мне туточки, на этом самом месте. Дивлюсь, як панна Галочка от болести надрывается, и не знаю, як ей помочь, а сама глаз не спускаю, чтоб мои паршивые гусята к вам в сад не забрались и баклажанов не поклевали. А тем часом замечаю: человек по саду быстренько протрусил и заскочил в беседку. Ось, ось туды, як раз, где цветочки панны Галиночки завиваются, показывая своим маленьким пальчиком, тараторила Франчишка Игнатьевна.

Остановить ее не было никакой возможности. Рассказывая, она быстро жестикулировала, стреляя глазами то в Галинку, присмиревшую на полу, то в бледную, задыхающуюся от злости Стасю, то в окна, выходящие в сад и на улицу.

— Бувайте здоровеньки. Кажется… — Франчишка Игнатьевна приставила ко лбу ребрышко ладони и уставилась в окно. — Пусть лопнут мои очи, кажется, комиссарша с заставы со своими малышами и военными начальниками идет до меня в гости! И кажется, с ними идет тот чернявенький красавец, не то лейтенант, не то подпоручик, господь бог разберет. Кажется, он самый! Слышишь, Галочка? Тот, что в вашей лавке часто сигаретки закупает. Надо скорей бежать…

С этими словами Франчишка Игнатьевна, подобрав выгоревшую на солнце зеленую юбку, торопливо прошлепала своими беспокойными ногами по крашеному полу и исчезла за дверью.

Она оставила семью Седлецких в полной растерянности.

Галина при последних словах Франчишки Игнатьевны быстро вскочила и, мимоходом взглянув в окно, бросилась вниз лицом на смятую, неприбранную постель.

Ганна подошла к окну и стала рассматривать подходившую к их дому группу людей.

Вдоль узкой улицы села Вулько-Гусарское росли старые сучковатые ветлы. За деревянными загородками висели буйно выросшие и сейчас созревающие гроздья рябины. Они были такого же цвета, как и прикрепленное Магницким на здании Совета знамя.

Было уже около десяти часов утра. На улицах села играли ребятишки, из садов доносились песни, звуки гармоники, смех веселящейся молодежи.

— Я люблю, когда много-много знамен и флагов! — воскликнула девочка лет восьми, дочка политрука пограничной заставы Александра Шарипова.

Шагавший рядом с ней лейтенант Кудеяров молча взял девочку за руку.

— Дядя Костя, ты был когда-нибудь на Красной площади в Москве?

— Был, Оленька, на всех московских площадях и скверах, — отвечал Кудеяров, поглаживая густые темные волосы девочки.

Девочка с хохотом отскакивала в сторону, останавливалась, ждала, когда лейтенант, как обычно, бросится ее догонять, поймает и, подхватив сильными руками, подбросит в воздух.

Однако сегодня двадцатитрехлетний дядя Костя не склонен был шалить.

— Оля, иди спокойно, не приставай к дяде Косте. Дай взрослым поговорить. Возьми Славу за ручку и пройдись с ним. Покажи ему, где яблоки растут, бабочку поймайте.

Молодая, высокая, немного полная женщина в темно-синем шелковом платье сняла с рук двухлетнего ребенка и поставила на землю.

Это был темноволосый мальчуган, с большими, как у девочки, карими глазами, такой же крутолобый и круглолицый. Ухватив девочку за руку, он вприпрыжку побежал по придорожной траве. Оставив мать и дядю Костю позади, дети решили догнать шедших впереди — Олину учительницу Александру Григорьевну и начальника заставы дядю Витю, который служил вместе с их отцом и жил в одном доме с ними.

— Дядя Витя! Александра Григорьевна! Подождите нас! — крикнула девочка.

— Григорьевна-а-а-а! Мы идем к ва-ам! — пищал Слава и, спотыкаясь, едва поспевал за тащившей его за руку Олей.

— Я бы на вашем месте давно прекратила эту канитель. Только сами напрасно мучаетесь и другим покоя не даете, — говорила Шарипова.

— Как прекратить, Клавдия Федоровна? — спросил Кудеяров.

— Пойти в загс, расписаться, вот и все!

— Нет, это не так просто, как вы думаете. Я попробовал посоветоваться с одним моим другом, командиром части, так он меня в пух и в прах разнес! Ты, говорит, советский командир и вдруг вздумал жениться на дочери лавочника…

— Кто этот человек? Наверное, ваш начальник? — пытливо посматривая на Кудеярова синими вдумчивыми глазами, спросила Клавдия Федоровна.

— Это неважно. Мне и другие так говорили.

— Ну кто, например? Или вы мне не доверяете?

— Что вы, Клавдия Федоровна! Я всем с вами делюсь, как с родной матерью… Если хотите, ваш муж то же самое говорил.

— Саша? Это он может, — улыбнувшись, подтвердила Шарипова, воображая, какую горячую проповедь прочитал по этому поводу ее муж. — А вы бы напомнили ему его же слова: "Человека надо правильно воспитывать, для того чтобы он стал настоящим человеком!" А кто много-много лет воспитывал этих вот только что освобожденных людей? Польские паны да помещики. Возьмите Франчишку, которая нам на заставу молоко носит, мужа ее, Осипа Петровича. Они всю жизнь ломают горб с единственным стремлением разбогатеть, а живут так, что лишней сорочки не имеют. А кто этот самый Олесь Седлецкий — отец Галины? Пятикопеечный лавочник, бакалейщик по недоразумению. Там его супруга Стася всем заворачивает. Ей нужна эта жалкая лавочка для фанаберии, чтобы купчиху из себя изображать. А муж имеет единственную лошаденку и сам работает в поле как вол, и дети трудятся. У них от мозолей ладони трескаются. Что они, батраков, что ли, держат или раньше держали?