Бруно Апиц - В волчьей пасти

Действовал ли он обдуманно и последовательно? Он послушался веления сердца. Не устоял под напором чувств. Значит, сердце оказалось сильнее ума?

Чувствовать — мыслить, мыслить — чувствовать…

Думы Гефеля скользили, как корабль без руля. Измученный человек измышлял для себя тысячу оправданий. Что сделал бы он, проходя мимо стремительного потока, в котором тонет ребенок? Не думая о себе, он бросился бы в быстрину, и это было бы самым естественным.

Гефель глубоко вздохнул. Пойти к Бохову? К Кремеру? Кому сказать, что он набедокурил?

В третьем бараке помещались «прикомандированные», то есть заключенные, работавшие в офицерском казино кельнерами или на кухне, а также обслуживавшие эсэсовцев в качестве портных, сапожников, посыльных и слуг.

— Добрый вечер, Карл!

Пиппиг подсел к работавшему в эсэсовской кухне Вундерлиху и хитро ему подмигнул. Вундерлих сразу заметил, что у коротышки что-то на уме.

— Чего тебе?

— Молока!

— Молока? Для чего, собственно?

— Чтобы пить, дурень!

— Тебе?

Пиппиг сделал вид, что обиделся.

— Что до меня, я бы выпил пива, если бы оно было. — Он притянул Вундерлиха к себе и шепнул ему на ухо. — У нас ребенок.

— Ч-что такое?

— Тс-с!

Пиппиг осторожно огляделся и, положив руку на плечо Вундерлиху, шепотом посвятил его в «тайну».

— Такие-то дела, Карл, а малышке нужно молоко. Вот такие у него ручки, вот такие ножки. Как бы бедняжка не скапутился у нас. Так послушай, Карл, всего два стакана!

Вундерлих задумался.

— А как ты пронесешь молоко через ворота?

Значит, он согласен? Пиппиг просиял.

— Это уж моя забота.

— А если тебя накроют?

Пиппиг рассердился.

— Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи!

Вундерлих засмеялся. Но задача была не из простых: как Пиппигу добраться до молока? Наконец было решено: Пиппиг придумает себе какое-нибудь дельце с выходом «наружу», ну хотя бы понесет старую одежду в эсэсовскую швальню. Итак, молоко требовалось доставить в швальню.

Вундерлих оглянулся и кивком подозвал одного из посыльных.

— В чем дело? — спросил тот, подходя к столу.

— Послушай, завтра с утра зайдешь ко мне и отнесешь в швальню бутылку молока. Руди придет за ней туда.

Посыльный протянул Пиппигу руку.

— Добрый вечер, Руди!

— Добрый вечер, Альфред!

Для посыльного такое поручение было пустяком. Он мог свободно ходить по всей территории лагеря.

— Будет сделано! — сказал он, не расспрашивая ни о чем, так как даже необычное дело всегда выполнялось как само собой разумеющееся.

— Нужно еще предупредить Отто, — сказал Вундерлих и отправился с Пиппигом в другой конец барака.

Отто Ланге, капо эсэсовской швальни, пожилой, в прошлом зажиточный портной, попавший в лагерь за «распространение слухов», стоял у громкоговорителя и слушал передачу последних известий.

Вундерлих отвел его в сторону.

— Завтра утром я пришлю тебе бутылку молока. Пиппиг зайдет к тебе за ней.

Портной кивнул и провел пальцем по верхней губе — привычка, оставшаяся еще со времени жизни на свободе, тогда он носил усы.

— Имей в виду, — наставлял Пиппиг портного, — я принесу тебе старые шинели. Ты затребовал их у нас, понятно?

Ланге кивнул.

— Ладно, тащи!

Какой замысловатый путь, чтобы раздобыть бутылку молока! И, несмотря на готовность всех участников, — путь опасный. Если Пиппига накроют у ворот лагеря, все дело лопнет. Он отправится прямой дорогой в карцер. Повезет ему — получит двадцать пять ударов. Не повезет — кончит свое земное странствие в крематории, и вопрос будет исчерпан. Но Пиппиг не трусил. При всевозможных отчаянных проделках, на какие он пускался, им всегда владело оптимистическое чувство: милый боженька не покинет в беде вольнодумца. Когда Пиппиг перед входом в барак прощался с Вундерлихом, тот вздумал предостеречь его:

— Только не попадись, приятель!

Пиппиг набрал в рот воздуха, уже готовый возмутиться, но Вундерлих со смехом махнул рукой.

— Я знаю, ты себя покажешь!

И Пиппиг засеменил прочь, удовлетворенный. Возвратясь в барак, Вундерлих наткнулся на санитара из эсэсовского лазарета.

— Слушай, Франц, можешь прислать мне завтра утром немного глюкозы?

Санитар с сомнением покачал головой.

— Глюкозы? У нас у самих ее почти нет.

— Мне для товарища.

— Один пакетик, не больше, — вздохнул санитар. — Пришлю с посыльным.

Вундерлих похлопал Франца по плечу.

Кремер сидел над рапортичками для завтрашней переклички, когда вошел Гефель. Опустившись на табурет, он закурил. Кремер бросил на него быстрый взгляд.

— Сошло благополучно?

Гефель молча курил.

— Один там в колонне нес мешок за спиной, это, наверно, и был тот самый поляк? — спросил Кремер, продолжая писать.

Гефелю достаточно было кивнуть, и Кремер был бы удовлетворен. Но Гефель не откликнулся и упорно глядел и пол. Кремер удивился.

— В чем дело?

Гефель сунул окурок под сапог и растоптал его.

— Я должен тебе кое-что сказать…

Кремер отложил карандаш.

— Ты что, не отдал ребенка?

Гефель поглядел ему в лицо.

— Нет.

Между ними легло молчание.

— Послушай!..

Кремер вскочил, подбежал к двери и открыл ее. Он по привычке хотел проверить, одни ли они. В канцелярии было пусто. Кремер закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Засунув руки в карманы и плотно сжав губы, он смотрел куда-то вдаль. Гефель ожидал бурной вспышки и намерен был защищаться изо всех сил.

Но Кремер сохранял странное спокойствие, и прошло немало времени, прежде чем он заговорил.

— Ты не выполнил данного тебе указания!

— И да и нет!

Кремер ждал, что Гефель будет продолжать, но тот молчал.

— Ну? — спросил наконец Кремер.

Гефель перевел дух.

— Случилось кое-что…

Он запнулся и так, запинаясь, поведал Кремеру, что произошло между ним и Цвейлингом. Его рассказ должен был служить одновременно и объяснением и оправданием.

Кремер дал ему договорить, у него подергивалась щека, и он долго молчал даже после того, как Гефель умолк. Его лицо приняло жесткое выражение, зрачки сузились. Наконец странно хриплым голосом он проговорил:

— Сам-то ты веришь тому, что мне рассказал?

Гефель уже снопа почувствовал себя уверенно и сердито ответил:

— Я тебе не вру.

Кремер резким движением оттолкнулся от двери, прошелся несколько раз по комнате и сказал, обращаясь скорее к самому себе:

— Конечно, ты мне не врешь, но… — Он остановился перед Гефелем. — Но, может быть, ты врешь себе?

Гефель недовольно пожал плечами, и тогда Кремера прорвало:

— Ты связался с негодяем! Цвейлинг самый настоящий негодяй! Он только и ищет, как бы прикрыть нами свой тыл!

Но тут и Гефель, решив принять сражение, возразил горячо: