Бруно Апиц - В волчьей пасти

— Объявите перекличку. Ключ я сегодня возьму с собой.

Выходя из кабинета, Гефель чувствовал на спине подстерегающий взгляд Цвейлинга. Незаметно подмигнув Пиппигу, который стоял у стола и подозрительно следил за кабинетом, он дал тому понять, что происходят какие-то события. Они не обменялись ни единым словом, только глаза их сказали: «Не зевай!»

— Стройся на перекличку! — Гефель шел по камере. — Стройся на перекличку!

Заключенные, дивясь преждевременной перекличке, собрались в переднем помещении у длинного стола. Тем временем Гефель ходил по камере и проверял, закрыты ли окна. Он размышлял: если Цвейлинг на этот раз сам отнесет ключ к воротам, камеру им не открыть, и проникнуть в нее можно будет лишь окольным путем.

Первоначальный план приходилось отбросить.

Гефель чувствовал, что где-то притаилась опасность.

Почему Цвейлинг дольше обычного торчит в камере? Что он задумал?

Из угла вышел Кропинский, тоже удивленный ранней перекличкой.

— Что случилось?

Гефель успокоил поляка и отослал его в переднее помещение. После его ухода Гефель открыл одно из двух окон, выходивших на боковую сторону здания, и высунулся наружу. На три метра ниже окна начиналась крыша здания, соединявшего вещевую камеру с баней. Гефель остался доволен. Он закрыл окно, но затвор поставил так свободно, что при нажиме на оконную раму снаружи он должен был податься. После этого Гефель направился в переднее помещение.

Уже стемнело, и лагерная перекличка давно окончилась, а Цвейлинг все еще оставался в вещевой камере. Укрытые мраком, в углу между кухней и баней стояли Гефель, Пиппиг и Кропинский. Молча наблюдали они за окном во втором этаже большого каменного здания. Сеял мелкий холодный дождь. Спрятав руки в карманы тонких штанов, трое мужчин неуклонно следили за окнами. Над лагерем нависла мертвая тишина. Не видно было ни одного заключенного. Время от времени по хрусткому гравию пробегал какой-нибудь возвращавшийся из канцелярии блоковый староста и исчезал в одном из бараков. Вспугнутая тишина успокаивалась и снова застывала. Слабо тлели красные лампочки на заборе. Тускло поблескивал мокрый от дождя асфальт на широком апельплаце. Вокруг лагеря чернел лес.

Кропинский что-то прошептал, но его нельзя было понять, и ему не ответили.

Спал ли уже ребенок?

Цвейлинг, придя в свой кабинет, поставил лампу под письменный стол и завесил ее, чтобы свет не проникал сквозь незатемненные окна наружу. Прошло достаточно времени, и теперь он мог быть уверен, что Рейнебот покинул лагерь, а часовых у ворот больше нет. Записка лежала наготове в верхнем наружном кармане кителя. Цвейлинг потушил лампу и поставил ее обратно на стол. Ощупью пробираясь вдоль окон склада, он прошел в дальний угол, отодвинул в сторону штабель мешков с одеждой и посветил перед собой карманным фонариком. От слепящего света ребенок широко раскрыл глаза и тут же заполз под одеяло.

На дворе Кропинский дернул Гефеля за рукав.

— Смотри-ка!

Все трое уставились на последнее окно, за которым колебался неверный отсвет. Пиппиг вдруг побежал к вещевой камере. Гефель настиг его, прежде чем тот успел ринуться через незапертую дверь в здание, оттащил назад и зашипел:

— Ты с ума спятил?

— Убью собаку! — прохрипел Пиппиг.

Теперь подоспел и Кропинский. Наверху скрипнула дверь. Надо было принимать решение. Трое заключенных перешептывались торопливо и взволнованно.

Гефель исчез в здании, а двое других, как мыши, шмыгнули в темноту ниши под наружной каменной лестницей. Гефель молниеносно закрыл за собой дверь. Над ним раздавалось звяканье подкованных сапог по каменным ступеням. Тусклое сияние от затемненного карманного фонаря, как призрак, скользило вниз по лестнице. В вестибюле стоял мрак. У Гефеля было меньше секунды, чтобы решить, куда спрятаться, да и выбирать, собственно, не приходилось, Оставался только угол двухметрового простенка рядом с входной дверью. Ждать стоя или опуститься на корточки? Повинуясь инстинкту, Гефель мгновенно съежился на корточках у голой стены, убрал голову в колени и обхватил ее руками. Он даже закрыл глаза, словно это могло сделать его невидимым.

Цвейлинг дошел до нижней площадки и направился к двери. Сейчас решится, будет ли ближайший миг счастливым или… Стоит фонарю случайно качнуться в сторону, и Гефель будет обнаружен. Но Цвейлинг направил узкий луч на дверную ручку.

Гефель, затаив дыхание, всем своим существом следил за бешеным бегом секунд. Но секунды пронеслись — и никаких событий не произошло.

С глубоким облегчением услышал Гефель, как открылась и снова закрылась дверь. Загремел вставляемый снаружи ключ, дважды щелкнул замок и заскрипели удалявшиеся шаги..

Гефель поднял голову. С какой невероятной быстротой пришлось ему соображать в эти секунды! Но сейчас было не время для подобных размышлений. Он выпрямился.

Двое в нише под каменной лестницей замерли, стараясь слиться со стеной. Цвейлинг прошел совсем близко от них. Его кожаный плащ блестел, а поднятый воротник упирался в края фуражки.

Длинными ногами, колени которых никогда не сгибались, он шагал по апельплацу, и постепенно его тощая, наклоненная вперед фигура растаяла, как привидение, в дожде и мраке.

Дальше все пошло так, как друзья заранее обсудили и подготовили.

Пиппиг и Кропинский крадучись пошли вдоль здания вещевой камеры. На уровне земли находились световые шахты многих окон подвального этажа. Бесшумно спустились они в последнюю из этих шахт. Осторожно подергали створки окна, и те раскрылись. Оба заключенных проскользнули внутрь.

Гефель в это время находился в первом этаже. Он все обстоятельно обдумал. С крыши соединительного здания он может быстро проникнуть в вещевую камеру, но переправить таким путем ребенка не удастся. Это отняло бы слишком много времени, и опасность попасться была бы слишком велика.

Гефель открыл окно на лестнице и прислушался. В напряжении этой минуты он ощущал, как четко работает его мозг. Это внушало ему веру в успех. Он самым точным образом представлял себе, как все должно произойти. Сначала ждать и прислушиваться. Два-три мгновения, пока не возникнет уверенность, что в ближайшем соседстве нет никого: ни заключенного, ни эсэсовца, который мог именно в эту минуту идти из лагеря. Позади здания тянулся забор, во мраке его не было видно, только слабые красные точки лампочек напоминали о нем. Напротив торцовой стены вещевой камеры стояла сторожевая вышка.

Но она не смущала Гефеля. Часовой не мог его видеть, так как между вышкой и зданием камеры находилась баня. Следующая вышка была на расстоянии двадцати пяти метров. Она была опаснее. Но и об этом обстоятельстве Гефель подумал. При таком дожде и в таких потемках часовому пришлось бы немалое время всматриваться в определенную сторону, чтобы что-нибудь разобрать. Не было никакого основания предполагать, что часовой остановит взгляд на вещевой камере как раз в тот миг, когда Гефель махнет с крыши в верхнее окно. Конечно, могло не повезти. Тогда вспыхнул бы прожектор и… конец!