Бруно Апиц - В волчьей пасти

Уход советских военнопленных означал потерю мощных групп Сопротивления. Все же ИЛК решил, что военнопленные должны подчиниться приказу. Можно было предполагать, что наступающие американцы будут достигать все больших успехов. Поэтому военнопленные в пути, как только обнаружат близость американских авангардов, постараются одолеть конвой и пробиться к ним. Членов групп Сопротивления можно будет снабдить холодным оружием и несколькими пистолетами. Бохову поручили доставить оружие.

Это было решение биться насмерть.

Члены ИЛКа разошлись так же поспешно, как собрались.

Французы, поляки, русские, немцы, голландцы, чехи, австрийцы, югославы, румыны, болгары, венгры и многие другие национальные группы должны были сегодня войти в состав эшелона. Теснясь перед бараками, они метались, суетились, шумели и кричали вперебой на всех языках.

И вдруг в эту лихорадочную суету ворвался вой сирены: воздушная тревога! Ликуя, все бросились назад в бараки. Выстроившиеся было эсэсовцы помчались в казармы. По апельплацу пробежали шестнадцать человек санитарной команды. Рейнебот крикнул им сквозь запертые ворота:

— Убирайтесь назад!

Санитары на миг остановились в недоумении, потом повернули и побежали по апельплацу вниз. Заключенные, прильнувшие к окнам бараков, кричали друг другу:

— Санитарную команду больше не выпускают из лагеря!

Кён дал знак своим людям, чтобы они бежали в лазарет, а сам свернул в сторону канцелярии, рванул дверь в комнату Кремера и в радостном упоении закричал:

— Ура, ура! Бешеным гонкам конец!

Хлопнув дверью, он бросился догонять своих.

За несколько минут внутри лагеря и вне его стало пусто, словно все кругом подмели. Вдали слышалось глухое громыхание разрывов. Стены бараков сотрясались, и заключенные теснились, как люди, застигнутые грозой и спрятавшиеся от нее под крышу. Все еще со скатанным одеялом наискось через грудь, с кружкой и миской на веревочке, заменявшей пояс, с завязанным пакетом или картонкой под мышкой ждали они, прислушиваясь к удивительным звукам, долетавшим извне. А что, если американцы ближе, чем можно было надеяться и предполагать? Откуда идет это буханье, эти раскаты? Из Эрфурта или уже из Веймара?

В бетонных убежищах отсиживалось эсэсовское начальство — Швааль, Клуттиг, Вейзанг, Рейнебот, Камлот и офицеры войсковых частей. Стрелковые ячейки и противоосколочные щели были забиты эсэсовцами. Заслышав гул разрывов, они невольно пригибали шеи. Сила, превосходящая их силу, держала их под железным гнетом.

Уже час сидели эсэсовцы молча, охваченные паникой, потом еще час. Когда наконец сирена провыла отбой, они повылезали в дикой спешке из-под земли, как испуганные муравьи. Раздались пронзительные свистки, командные выкрики. Снова начали формироваться эсэсовские колонны. Швааль и его свита перебежали назад в административное здание. Рейнебот поспешил в свой кабинет, и через минуту в громкоговорителе зазвучал его голос:

— Лагерный староста, сейчас же двинуть эшелон! Сейчас же двинуть эшелон!

Во время тревоги тысячи заключенных клялись, что больше не покинут лагерь. Теперь, повинуясь властному приказу, они покорно потащились к воротам. Никто не вел счета — слишком велика была спешка. Кремер не мешал убегать всем, кто хотел.

— Удирайте, может, вам повезет!

Блокфюреры не появлялись — у них хватало дела на плацу, откуда они гнали толпу. За последней партией железные ворота захлопнулись.

Некоторые старосты, последовав за своими блоками, добровольно присоединились к эшелону. Остальных старост Кремер, когда окончился последний натиск, созвал в один из опустевших бараков.

— Сегодня должны уйти еще десять тысяч человек, — сообщил Кремер. У него был очень утомленный вид. На лицах старост последние душевные потрясения тоже провели глубокие борозды.

«Можем ли мы это допустить? В состоянии ли мы оказать сопротивление? Кто знает, насколько близко подошли американцы?»

— Кто знает! — устало заговорил опять Кремер. — Слушайте! Я больше не стану составлять эшелоны, так и знайте. Воздушная тревога подарила нам драгоценные часы. Может быть, сегодня тревога повторится и эвакуации не будет. А может быть, фашисты снова устроят облаву. Пока мы еще находимся во власти эсэсовцев, моя проклятая обязанность — выполнять приказы. Поэтому я сообщаю вам приказ о втором эшелоне, но я больше не буду составлять его, даже рискуя, что нас погонят силой. Вы меня поняли?

Кремер не стал ждать ответа, прочитав его на лицах.

— Держитесь! Стойко держитесь! И скажите это другим товарищам.

На пути к баракам старост останавливали взволнованные люди. Противоречивые слухи волновали заключенных.

— Правда ли, что у Буттштедта выброшен десант стрелков-парашютистов? И что американский авангард приближается к Эрфурту?

— Знаете ли вы что-нибудь точно? Выяснили вы что-нибудь? Верно ли, что сегодня должен уйти еще один эшелон?

Вопросы, надежды, опасения…

Жесткая лагерная дисциплина, все эти годы державшая заключенных под своим игом, распалась в хаотической суете последних дней. Никто больше не думал о предписаниях и запретах. Фашисты потеряли власть, и для массы заключенных оставалась только опасность эвакуации или уничтожения.

Бохов в сопровождении Кремера пошел в барак советских военнопленных. Богорский и несколько предводителей групп Сопротивления уединились с немецкими товарищами в уборной блока. Бохов принес с собой пять пистолетов, которые мгновенно исчезли под одеждой заключенных.

План Богорского был очень прост. Группы Сопротивления шагают по бокам колонны и прикрывают фланги. Их задача — молниеносно обезвредить и обезоружить как можно больше эсэсовцев. Остальные красноармейцы должны немедленно ввязаться в бой. Если нападение удастся, эшелон начнет пробиваться к высотам Тюрингенского леса и оттуда установит связь с ближайшими американскими частями. Если же план не удастся…

— Что ж, — просто сказал Богорский, — тогда мы будем знать, что выполнили свой долг.

Он отослал руководителей групп распределить оружие. Теперь он остался наедине с немецкими товарищами. Надо было прощаться.

Богорский протянул Кремеру руку и, как уже раз было, сказал лишь одно слово:

— Товарищ!

Потом они молча обнялись.

Грудь Бохова захлестнула горячая волна, когда Богорский безмолвно положил ему руки на плечи. Сквозь хрусталь слез их взоры побратались, ибо их всегда связывала братская любовь. Они улыбнулись друг другу.

Придя наконец в себя, Богорский сказал, грустно улыбаясь.

— Я еще должен вам кое-что вернуть: ребенка!

— Он у тебя? — спросил пораженный Кремер.

Богорский ответил отрицательно.