Евгений Костюченко - Спецназ обиды не прощает

Рена была вдовой его боевого товарища. Вагиф и Клейн вместе разоружали бунтующую Нахичевань, пытались восстановить разоренную госграницу, стояли в Карабахе под огнем с обеих сторон. Их накрыло одной миной, и Вагиф погиб, а Клейн был только ранен, и ему довелось везти в Баку друга, завернутого в ковер. Помогли знакомые вертолетчики, и Вагифа опустили в семейный склеп в тот же день, до заката, на родовом кладбище у Волчьих Ворот. Клейна оставили в городе подлечиться, и всю осень он ходил на поминальные четверги в бакинской квартире друга. Там его принимали как родного, и он сидел вместе с другими мужчинами из рода Вагифа за столом в гостевой комнате, и пил с ними чай, ведя тихие разговоры, и замолкал вместе с ними, когда мулла начинал напевать короткую молитву. Клейн даже неслышно произносил вместе со всеми «аминь», когда молитва заканчивалась, и все делали умывающее движение ладонью по лицу… Отец Вагифа был старым комитетчиком, членом ЦК, да и почти все собиравшиеся были коммунистами, но это никогда не мешало им оставаться мусульманами.

Когда через несколько лет он, уже в штатском, снова оказался в Баку, это был совсем другой город. Но дом Вагифа стоял там же, и женщина, открывшая дверь, была та же, в том же черном платье. Затянувшийся траур объяснялся просто. У Рены не было лишних денег. Все, что она зарабатывала в школе и на частных уроках, уходило на еду. А дедушка с бабушкой ничем не могли помочь. Это было не лучшее время для старых коммунистов. Клейн поднял на руки ее сына, да так весь день и носил его по базару, по магазинам, по парку. «Элик, как тебе не стыдно, — укоряла сынишку Рена. — Тебе четыре года, а ты на ручках, как маленький». «А я сверху дорогу показываю, — ответил пацан. — Дядя Герман без меня потеряется».

В ту командировку Клейн ночевал в гостинице. И в следующую тоже. Понадобилась особо холодная зима и длительная задержка рейса, чтобы Рена предложила ему остаться у нее. «Ты уже не боишься соседей?», спросил он. «Этих? Нет. Это все новые соседи. В городе вообще много новых людей. Бакинцы разбежались». «А ты не хочешь разбежаться? Например, в Питер». «Хочу. Но пока не могу», ответила она тогда. Может быть, теперь она ответит иначе, подумал Клейн, с радостью и тревогой собираясь в дорогу.

Походный чемодан стоял наготове в прихожей. Клейн распахнул его для проверки и обнаружил, что еще с прошлой командировки оставил в нем пакеты с грязным бельем. Пришлось заряжать стиральную машину, а чемодан разбирать и проветривать. Если бы мать застала его за этим занятием, началась бы очередная разработка темы женитьбы.

Но за этим холостяцким занятием застал его другой холостяк. Шалаков с порога удивленно спросил:

— А что это гудит, типа стиральная машина? Стираете? Используете домашний арест в личных целях?

— Угадал, — ответил Клейн.

— Придется выключить. Надо поговорить без лишнего шума, — сказал Шалаков, и за ним в прихожую вошли еще трое.

Степан Зубов занимался валютой еще с афганских времен. Начальство ценило его за то, что после очередной удачной засады его группа привозила на базу богатую добычу, причем отнюдь не только амуницию и стволы, которые можно было указывать в отчетах как Результат Своей Работы. Зубов добросовестно сдавал и более ценные трофеи: часы, магнитолы, золото. Его группу ставили в пример другим. Правда, без толку. Ромка Сайфулин все равно, отработав по каравану, сгребал захваченный ширпотреб в кучу, обкладывал ВВ [3] ВВ — взрывчатое вещество и шмалял в полное свое удовольствие.

А Маузер не стеснялся запихнуть в десантный отсек даже скатанные ковры (не везти же их на броне). Но вот только доллары, которые он сдавал, всегда были фальшивыми. Почему-то в перехваченных им караванах никогда не оказывалось ни одной подлинной купюры.

Выйдя на гражданку, он связался со старыми знакомыми, и ему помогли развернуться, используя накопленный капитал и свойства характера. Его представили хозяину, и он выдержал экзамен в разгульной бане. Наутро из всей компании только двое были способны дойти до холодильника с пивом — Зубов и хозяин. А тут как раз в моду вошел теннис, и Зубов выучился сам и стал тренировать хозяина. Его устроили в интуристовскую гостиницу, и он зашагал по ступеням новой карьеры, от подносчика чемоданов до администратора. Дело было прибыльное, хотя и опасное. Но ему даже нравилось иметь таких противников, как государство и валютчики-конкуренты.

Нравился ему и хозяин, старый валютный волк. Его обаяние слегка портили только две привычки. Перебрав джина, он любил размышлять о политике, называя персонажей по отчеству. А после тенниса, как правило, просил Зубова привезти к нему в сауну пару малолеток, причем Степану приходилось париться с ними до утра, потому что хозяин не мог трахаться без зрителей. Об этом никто больше не знал. И, отсчитывая Степану деньги для расчета с проститутками, хозяин добавлял половину этой суммы ему — за молчаливое соучастие.

Зубов жил один, в старом, наполовину расселенном доме за Почтамтом, и домой возвращался поздно. Убедившись, что на набережной нет чужих машин, заезжал во двор. Оставлял свой «сааб» под окном, но в парадную не входил. Он запирал дворовые ворота, обходил дом и бесшумно открывал дверь черной лестницы. С минуту стоял, прислушиваясь. Это был его привычный ритуал с тех пор, как он получил предупреждение.

«На хорошем месте стоишь. Заплати пару тысяч, — сказала ему проститутка, — и я подскажу, кто тебя хочет отстрелять. Кто, когда и как». За пару тысяч я и сам кого хочешь отстреляю, отослал ее Зубов. Некоторые из его коллег уже заработали пару пуль из ТТ буквально на пороге дома. А тело одного, со следами пыток, нашли и за порогом, в пустой квартире. Убийцы вывезли даже мебель.

Зубов потратил больше, чем пару тысяч, позаботившись о безопасности. Ну не хотелось ему, чтобы его мебелью пользовались чужие.

В постели лежала у него изящная игрушка — наградной ПСМ, который он купил у дипломата из недалекого зарубежья. Но это было оружие «для дома, для семьи»: если и придется стрелять, не дай-то Бог, то по крайней мере обойдется без рикошетов и битой посуды. А для действий на лестнице у него было кое-что другое. Зубов старался любой навык доводить до блеска, и мог с закрытыми глазами сунуть руку в тайник и вынуть оттуда заряженный и взведенный наган.

Однажды он это сделал с особым чувством. Наверху, на площадке второго этажа кто-то стоял, и не просто стоял, а сопел и перетаптывался.

На этой, черной, лестнице не было других жильцов. И стоявшие могли караулить только Зубова. Поэтому он спокойно выжидал, затаясь внизу. По дыханию он понял, что их двое. А по возне решил, что они никак не могут справиться с входным замком. «Ну давай, давай, только потихоньку», раздался шепот. Шепот показался ему женским. Зубов осторожно выглянул, держа площадку под прицелом — и увидел живую иллюстрацию к «Камасутре».