Александр Сметанин - Дорога на Порт-Артур

Оттуда по нашим разведчикам ведут ответный огонь, слышатся команды на чужом языке, крики, грохот рвущихся гранат. Стрекотня автоматов на какое-то мгновение заглушает эти крики, но они все-таки прорываются, долетают до нас. Даже мне с моими скромными познаниями в военном деле становится ясно, что разведчики действуют геройски, штурмуя окоп боевого охранения. Но ведь это почти верная смерть! Хотя их понять как-то можно: они не просто должны взять пленного, но и разведать систему огня противника на этом участке обороны.

Теперь ракеты летят и с нашей стороны. Место боя на позиции вражеского боевого охранения превращается в хорошо освещенную арену, на которой видны люди, кричащие, дерущиеся прикладами, ножами, кулаками, касками.

Немцы тоже в белом. Их меньше, чем наших, и отличить, где свой, где чужой — невозможно, даже, наверное, и тем, кто участвует в этой схватке.

Это видим мы, видят фашистские пулеметчики в господском дворе, видят наши и их артиллеристы, минометчики. Но все мы молчим, боимся стрелять, чтобы не побить своих.

Я знаю, пройдет, быть может, несколько минут, наши начнут отход, и тогда наступит самое страшное: немцы обрушат на них столько огня, что шансов выбраться целым из этой свалки будет, как говорит Тельный, «с комариный нос».

Наши начинают отходить. Вначале короткими перебежками потянулось назад, к своей траншее, правофланговое отделение, за ним то, что атаковало в центре. Ракеты не гаснут. Видно, что наши кого-то волокут. Но кого? Пленных? Убитых? Раненых? Своих? Чужих? Пока никто не ответит.

Где же наши разведчики? Сейчас при всем желании не увидишь. Там все перемешалось, а немцы вот-вот ударят из пулеметов.

Почему молчат наши минометчики? Теперь самый раз накрыть всю позицию боевого охранения противника, отсечь наших огневой завесой от врага, ослепить его. Хотя что это я? На позиции, оказывается, еще идет бой.

Но вот, кажется, и левая группа тоже начинает отход. Почему она идет сюда, на нас? Почему? Ведь все должны были направляться на участок правофланговой роты. Что за чертовщина?

Разведчики откатываются, огрызаясь короткими очередями. В их рядах начинают шлепаться мины. Одна, другая... десятая. Все тонет в грохоте, земля вперемешку со снегом вздымается между нами, и я теряю своих из виду.

Открывают огонь наши артиллеристы и минометчики. Но они бьют по позиции боевого охранения немцев, на которой уже никого нет, а вражеским пулеметчикам в подвалах огонь таких калибров не страшен.

Если смотреть от нас, то со стороны правого фланга противника, из-за склонов высоты показываются фашистские автоматчики. Я угадываю их по огонькам стреляющих автоматов. Они движутся цепью, наперерез группе, отходящей в нашем направлении.

Не трудно догадаться, что немцы бросили этих автоматчиков в контратаку с задачей не выпустить последнюю группу русских из огневого мешка, положить всех до единого на ничейной земле. Им надо помешать. Почему молчат наши станковые пулеметы?

— Тельный, приготовиться к открытию огня по противнику у ориентира второго.

— Есть! — Игнат щелкает затвором, изготавливается к стрельбе.

Но что ручной! Тут станкачом надо. Этот бьет дальше и точнее.

Бегу к «максиму». Силясь перекричать грохот боя, командую наводчику:

— По пехоте противника, на склонах высоты...

— А ты кто такой? — орет мне в лицо наводчик. — У меня свой командир есть. Хочешь, чтобы сюда сразу из десятка пулеметов немцы жахнули?

— Да там же наши люди гибнут! — Не было мне команды...

— А ну, прочь от пулемета! — Я пытаюсь взяться за рукоятки, но наводчик не выпускает их из рук.

— Прочь, говорю, от пулемета, трус!

— Да пошел ты...

Злость затуманила мне мозг, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я оттолкнул наводчика, установил прицел, поверх щита еще раз взглянул на поле боя. Немцы по склонам высоты продолжали сближаться с левофланговой группой разведчиков.

— Заряжай! — кричу его помощнику.

— Готово! — Тот растерянно смотрит на меня, не зная, чью сторону принять.

Вот они, огоньки немецких автоматов! Сейчас я вас погашу, миленькие, сейчас! Ведь я же был не плохим пулеметчиком, совсем не плохим. Спокойно.

«Максим» застучал ровно, как бы радостно, едва заметно подпрыгивая на массивных колесах. Первые трассы пошли высоко. Я немножко взял ниже, и огненный веер трассирующих пуль резанул по автоматчикам.

Вот если бы туда кто-либо из наших бросил ракету, я бы этих немцев прямо пришпилил к земле. Но ракет в ту сторону не бросали, и я целил прямо в огоньки автоматов.

Они начали гаснуть. Это значит, что преследователи залегли и боятся стрелять, чтобы не обнаружить себя вспышками автоматных очередей. Ну и лежите, лежите, ни дна бы вам, ни покрышки. Я не дам вам подняться, не дам!

Немцы поняли это. Не те, что лежали, а те, кто послал их с задачей отрезать путь отхода нашей левофланговой группе. Поняли и решили заткнуть глотку моему «максиму». Мины шлепаются вокруг пулеметной площадки, летят сотни пуль, изрыгаемые полудюжиной пулеметов.

Меня очень хорошо видят немецкие пулеметчики. Пламя на срезе ствола «максима» почти не гаснет, о щит барабанят и барабанят комочки горячего свинца. Но пока хотя бы один из них не проскочит в прорезь для прицела, я не перестану стрелять.

А помощник наводчика оказался смелым парнишкой, то и дело вставляет мне новые ленты. А вставив очередную, приседает, прячет голову за бруствер, но не забывает направлять ленту в приемник. Молодец, солдат, молодец!

У немцев, очевидно, нет на прямой наводке противотанковых пушек. Те давно бы слизнули меня вместе с пулеметом. А раз нет, то не дам я вам подняться, господа фрицы. Не дам! Не дам! Не дам!

Сколько лент я расстрелял, не знаю. Перестал стрелять лишь тогда, когда на мое плечо легла чья-то рука. Оказалось — Гусева.

— Все, отбой, Кочерин. Кто остался жив, тот вернулся. Видишь, даже ракет немцы не бросают...

Рядом с командиром взвода стоит незнакомый мне старшина в новеньком полушубке.

На прощанье я даю еще одну короткую очередь и сползаю на дно окопа. Ноги уже не держат. Гусев и старшина присаживаются рядом.

— Скажи вот старшине, — младший лейтенант хлопает того ладонью по колену. — Почему ты оттолкнул его пулеметчика?

— Пойдемте в блиндаж, — с трудом отвечаю командиру взвода, — глоток воды выпью и все расскажу.

— Пошли. — Гусев поднимается, мы за ним.

Не знаю почему, но в блиндаже старшина вдруг становится более смелым.

— Ты, сержант, еще ответишь мне за самоуправство! Мой подчиненный...

— Трус твой подчиненный, старшина. Трус и подлец. Там наши люди гибли!

— Не смей мне тыкать. Я командир пулеметного взвода!

— На Курской дуге у нас командиром пулеметного взвода тоже был старшина. Ох, какой был командир!