Александр Сметанин - Дорога на Порт-Артур

Нашему парторгу, старшине Кузнецову, как-то побывавшему на таких посиделках, не понравилось их «идейное» содержание, о чем Иван Иванович доложил капитану Полонскому. Но тот не поддержал парторга, сказал, что слез эти люди пролили вдосталь. Пусть хоть так повеселятся. Лучшего ни он, командир роты, ни Кузнецов, парторг ее, предложить не смогут.

Иван Иванович махнул на нас рукой и больше не приходил на вечеринки к бабкиному крыльцу.

Сивков умел играть еще и кадриль, но танцующих не оказывалось, и Алексей опять заводил свою простенькую архангельскую. Когда совсем смеркалось, все начинали расходиться.

Так случилось и сегодня. Но с одним непредвиденным происшествием...

— Слышь, товарищ командир, — Алексей, стоя рядом со мной, хитровато отводит глаза. Гармонь, застегнутая на ремешки, у него под мышкой. — Ты разреши после отбоя малость задержаться. Зинку, понимаешь, проводить надо. На том краю деревни, понимаешь, живет. Боязно одной идти.

Я знаю не хуже Сивкова, где живет Зинка. До того края деревни и всего-то шагов триста. Но уж так и быть, пусть провожает. Может, сегодня старшина роты не придет нас по пяткам считать.

Алексей возвращается ночью. Тихонько разувается у порога, снимает гимнастерку, нащупывает свободное место на полу и ложится.

Но через некоторое время слышу — встает, подходит к печке, шепчет:

— Баба Гаша?

— Чего тебе, полуночник? — Старуха, как и я и еще, наверное, кто-то, не спит.

— У тебя тряпочки какой-нито чистенькой нет?

— А по что тебе она?

— Понимаешь, нос в темноте расцарапал, — Алексей говорит еще тише. — Да и лоб, кажись, тоже рассадил.

— Полно тебе врать. Зинка тебя разукрасила. Ох-хо-хонюшки, один грех с вами.

Баба Гаша, ворча, слезает с печки и уводит незадачливого ухажера в сени.

Едва дверь за ними захлопывается, как Игнат начинает комментировать:

— А ведь она, братцы, здорово Алексею физию разрисовала. Во попал мужик! Хо-хо-хо!

— А ну, тихо, спать всем! — Утихомириваю говорунов и скоро засыпаю.

Троих: Тельного, Сивкова и меня парторг поднимает на рассвете. Поеживаясь от утреннего холодка, выходим на крыльцо, недоуменно смотрим на Кузнецова, но первым спрашивает он:

— Чего это ты, Алексей, весь подорожником облеплен?

— Ночью до ветру ходил да в старый окоп брякнулся.

— А, тогда еще ничего. — Кузнецов гасит на губах хитрую улыбку. — Бывают и у окопов острые ногти... Я вот чего, ребятки поднял вас. Косить умеете?

Мы дружно и утвердительно киваем.

— Тогда порядок. С женщинами да девчатами не только плясать надо, но и помогать им. Давайте-ка до подъема разомнемся, покажем силушку молодецкую. Я еще кое-кого из роты собрал. Айда-те за мной.

Косарем я был заурядным, коса оказалась неотбитой, и уже через несколько минут не только обливался потом, но и отстал от всех. Трава перестояла, местами полегла, шеренга солдат в пятнадцать человек двигалась вперед медленно.

И все-таки к часам девяти утра мы скосили делянку за оврагом, обкосили кустарник вдоль противотанкового рва.

— Не знаем, как и благодарить вас, товарищи бойцы, — Зинка, оставшаяся за бригадира, низко кланяется нам, сверкая фарфоровой белизной мелких зубов. — Может, молочка отведаете? Парное еще...

— За угощение спасибо, Зина, но отдайте это молоко ребятишкам. Вроде подарка от нас. Мы сейчас завтракать пойдем.

Кузнецов вытирает косу пучком травы, бережно прислоняет ее к изодранному осколком стволу березки. — Ты вот что, бригадир, принеси-ка вечерком все косы ко мне в избу. Отобьем их.

— Ох, старшина, миленький, не донесу одна, — Зина притворно вздыхает, — совсем силенок не стало...

— Ай, лукавишь, девка! Есть у тебя силенка, Зина. Мне не веришь, вон у Алексея спроси. Не даст соврать. Правда, Сивков?

Сивков молча втыкает косу черенком в землю и, замечая наши ехидные улыбочки, проходит мимо Зинки, гордо вздернув белобрысую круглую голову на могучей короткой шее и широченных плечах.

— Сивков, — бросает ему вслед Зинка, — так поможешь косы нести, ай нет? А то, гляди, плясать не приду...

Вчера командир роты проверил наше отделение по огневой и тактической подготовке. По «огню» мы получили «удовлетворительно», по тактике «хорошо».

— Слабо, Кочерин, очень слабо, — говорит мне капитан Полонский. — Скажи, когда твои люди наконец научатся стрелять?

— Манукяна и Кремнева подтянем. Таджибаев стал стрелять лучше.

Разговаривая еще о чем-то, капитан и парторг уходят, а меня начинает воспитывать командир взвода. Мы с ним одногодки, но на фронте младший лейтенант еще не был, и война ему кажется точным воплощением уставов, которые он изучал в училище, и ровнехонько вписывается в соответствующие статьи и параграфы.

И когда на занятиях по тактике я говорю своим обучаемым, что в такой-то ситуации нужно делать так-то и так-то, Ядрошников отменяет мои рекомендации, ссылаясь на устав.

Я понял, что Ядрошникова не переубедишь, и не стал больше ему возражать, но делать решил по-своему. Для начала нужно было подтянуть огневую выучку тех, троих. Кремнева я закрепил за Тельным, Манукяна — за Сивковым, сам стал заниматься с Таджибаевым.

Мы понимаем, что научить метко стрелять молодых солдат одними лишь тренировками «всухую» нельзя. Нет-нет да и боевым патроном их нужно бы порадовать, а патронов нам почти не дают. Только для контрольных стрельб во время проверок.

Ясно, что приходилось экономить. Патроны нужны были там, на переднем крае. Об этом мы не раз толковали и на занятиях, и во время обедов под звон быстро опоражниваемых котелков.

На помощь нам неожиданно приходит... баба Гаша.

— Ладно, так и быть, выручу я тебя, Серега, — бабка, свесив голову с печки, затягивает седой пучок волос на затылке, хитро поглядывает на меня. — Сколько тебе этих патронов-то нужно?

Мы перестаем звенеть ложками, удивленно смотрим на хозяйку.

— Неужто у вас патроны есть? — Я встаю, подхожу к печке, все еще не веря своим ушам.

— Есть. Могу коробку дать.

— А где они у вас, патроны-то, баба Гаша? — не без тайной робости спрашиваю я старуху.

— Да на полатях вон, в углу. Их, должно, саперы забыли, стояли тут до вас. Только коробку железную мне верни. Заместо ведра будет.

Теперь мы, уйдя подальше от деревни на тактические занятия, палим в овраге по самодельным мишеням.

Главное, чего мы добиваемся от своих солдат, чтобы не ждали они выстрела, не боялись его. У Таджибаева и Манукяна это уже получается. У Кремнева — нет.

Странный человек Кремнев. В отделении его, включая меня, никто не любит. А его мало заботит это. Таких индивидуалистов я еще не встречал. Из-за каждого пустяка он со всеми ссорится. Когда начинают делить сухари, сахар, махорку, а делает это у нас Тельный, Кремнев не спускает глаз с рук Игната, хотя знает, что пайки будут не раздаваться, а разбираться после того, как один из нас отвернется, а Тельный, показывая на пайку, спросит: «Кому?»