Душан Калич - Вкус пепла

Вслушиваясь в свое и его дыхание, Хольцман содрогнулся, но не от страха перед тем, что нарисовал ему Мюллер. Он опасался, не случилось бы того, чего он боялся с самого первого момента: как бы Мюллера не занесло. И только было открыл рот, чтобы обратить его внимание на окружающих, как тот снова заговорил:

— Я хочу, чтобы ты знал, Фреди: что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на меня…

Хольцман, удивленный, повернулся к нему и согласно кивнул. «Неужели тебе не ясно, что я тебя понял и тебе незачем больше это подчеркивать?» — хотел было сказать, но опять промолчал и лишь взглядом дал понять, что на поляне они не одни.

Мюллер тем же манером ответил, что понял его.

— Пройдемся до опушки леса, посмотрим дорогу… оттуда открывается чудесный вид на твой Линц…

Хольцман первый поднялся, оправил мундир и без слов, торопливым шагом двинулся через поляну. Мюллера словно бы на мгновение смутила его решимость. Прислонившись к стволу дерева, под которым они сидели, он с недоверием наблюдал за Хольцманом до тех пор, пока тот не скрылся в чаще. Тогда Мюллер встрепенулся, перебросил автомат через плечо, легко вскочил на ноги и широким шагом пошел за ним, оставив еду неубранной, а ранец открытым.

Приторные и слишком сильные запахи мужской косметики наполняли гостиную охотничьего домика. Не будь этих запахов, здесь чувствовалась бы свежесть, благоухающий аромат смолы и чистого дерева — запахи, которыми дышал каждый уголок этого дома до того момента, как доктор Краус и капитан СС Шмидт перешагнули его порог.

Уже через два часа после прибытия сюда эта пара производила впечатление гостей, приехавших на пикник. В халатах лиловых тонов, наброшенных на голое тело, в домашней обуви на босу ногу, они вышли из ванной и развалились в удобных полукреслах, словно времени у них было предостаточно. На свежевыбритых лицах не было и следа от той внутренней напряженности, что читалась на лицах охраны — тем и в голову не приходило заниматься своей внешностью. Их непосредственный начальник, Железный Мюллер, был достаточно мудрым, чтобы в подобных условиях не требовать от подчиненных соблюдения дисциплины и традиционного немецкого педантизма. Может, в этом вопросе его отношение к подчиненным было бы несколько иным, если бы он не знал слишком хорошо некоторые скрытые мотивы поведения офицеров. Вместе с тем его сковывал страх, как бы кто-нибудь из ветеранов не отбрил его перед всеми, как это сделал один из них перед выходом, озлобленно шепнув: «Неужели ты думаешь, что мы далеко уйдем с этими сволочами?!» С тех пор он не был уверен, что кто-нибудь из них не подозревает о его взаимоотношениях с капитаном Шмидтом. Все до некоторой степени облегчалось самими обстоятельствами — ведь у них под ногами земля горела, а Крауса, как и Шмидта, не настолько украшали воинские добродетели, чтобы они могли порицать солдат за неряшливость. Было и другое. Он один знал, что этим двоим важнее всего добраться до виллы гаулейтера Цирайса. Оттуда начнется другое путешествие, в которое, кроме него, не возьмут никого из этих парней. Их судьбу он знал наперед и потому позволял им больше, чем они могли от него ожидать.

Доктор Краус, сидевший ближе к открытому окну, молча проследил за уходом с полянки Фреди и терпеливо продолжал смотреть в том же направлении, словно чего-то ожидая. Увидев Мюллера, широко шагавшего сквозь кустарник, он обратился к Шмидту:

— Вы считаете, этот ваш Железный Мюллер в самом деле надежный человек?

Шмидт очнулся от дремоты, повернул голову и, не открывая глаз, сонно пробубнил:

— Герр доктор, сегодня вы задаете мне этот вопрос второй раз… Мюллер пять лет служил под моей командой. Неужели вам этого мало?

Краус промолчал. По его бледному, длинному лицу с круглыми блекло-голубыми глазами и тонкими губами, на которых словно бы от рождения застыла двусмысленная ухмылка, было невозможно угадать, был ли он удовлетворен этим ответом Шмидта. После долгой паузы, в продолжение которой он разглядывал свои холеные руки, Краус неожиданно, хотя все таким же ровным голосом, произнес:

— Мюллер ушел с Хольцманом… — Шмидт сначала только открыл глаза, а затем лениво приподнялся с кресла.

— Но, герр доктор, вот вам случай убедиться, насколько он надежен, — сказал он, потянувшись за бутылкой с коньяком. Налив обоим, он пододвинул Краусу бокал и поймал его взгляд. — Я думал, что оказал вам услугу, взяв с собой этого молодого ассистента. Сейчас, должен вам признаться, своим решением убрать его вы меня смутили… Естественно, я не жду объяснений… Прозит, герр доктор! — добавил он, поднимая бокал.

Краус поддержал тост, но не выпил, а лишь поднес бокал к губам и ответил холодным монотонным голосом:

— Вы удивляете меня, дорогой Шмидт… Неужели вы серьезно думаете, что я могу иметь какое-то лучшее объяснение своего решения, чем то, которое мы вместе, насколько я помню, слышали от рейхсфюрера эсэс? — Сделав короткую паузу, он продолжил, не меняя голоса: — Признаюсь вам, в какой-то момент я находился перед искушением. Я пытался думать о других решениях…

Шмидт многозначительно усмехнулся и чуть кивнул, в то время как про себя ликовал, что вынудил заговорить рафинированного и лицемерного Крауса.

Тот заметил усмешку и терпеливо ждал, пока снова поймает взгляд Шмидта. Затем, словно ничего не произошло, продолжил свою маленькую исповедь:

— Тогда я вспомнил предостережение Гиммлера о том, что многие из нас при стечении определенных обстоятельств могут оказаться перед большими искушениями… Это мудрая мысль. Следует признать, весьма мудрая… Не правда ли, герр гауптшарфюрер? — Он помолчал немного, но не в надежде услышать ответ, а чтобы вновь поймать взгляд маленьких бегающих глаз Шмидта. Стараясь оставаться спокойным, закончил прежним тоном: — Если рейхсфюрер эсэс заботится о будущем избранных и после проигранной войны, их долг — придерживаться его указаний и наставлений.

— Вы имеете в виду… — начал Шмидт и, не кончив мысли, медленным движением головы показал на открытое окно.

Краус понял его. Он хотел ему до конца признаться, что Фреди Хольцман и был тем искушением, о котором говорил рейхсфюрер эсэс, и без колебаний ответил:

— Да, речь идет о моем ассистенте. Если Мюллер выполнит ваше приказание, я, признаюсь, буду избавлен от этого маленького искушения…

Довольный ответом, Шмидт посмотрел на Крауса с полным пониманием. Гася в своих глазах вспышку злорадного ликования, он размышлял, сказать ли, что это признание было необходимо ему лишь для того, чтобы откровенно заговорить и о некоторых своих искушениях. Считая, что в самом деле настал тот миг, когда он может открыть свое сердце… Полный решимости, он взглянул Краусу в глаза, однако не рискнул сказать ни слова. С открытым ртом он оставался нем, по выражению глаз Крауса ясно понимая, что тот сейчас читает его мысли, торжествуя в той же степени, как и он сам, когда только что вынудил его исповедаться в своих слабостях. Краус, не скрывая улыбки, пристально вглядывался в глаза Шмидта, наконец, дождавшись признания, что они поменялись ролями, бесцеремонно сказал: