Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

На нем был штатский костюм с подбитыми ватой плечами, хорошо отутюженными складками и кокетливым пестрым шелковым платочком в нагрудном кармане. От сильно напомаженных волос исходил приятный запах. В предварительном заключении он слегка побледнел, на лице застыла обиженная улыбка. Вместе со своим провожатым он привычно шагал по витым лестницам из песчаника и по длинным, выложенным кафельной плиткой коридорам, освещенным античными висячими лампами из бронзы. Его провожатый, казалось, не был вполне уверен, правильно ли они идут, и они медленно тащились по пустынным переходам, напоминавшим катакомбы времен древнего Рима или минные галереи, пробитые в каменном массиве здания. Когда они свернули в еще один боковой коридор, Ольсен понял, что на этот раз они направляются не в кабинет комиссара полиции Оденсе, где обычно велись допросы.

Внутреннее расположение Полицейского управления вещь, как известно, очень сложная и загадочная, и даже начальник государственной полиции вряд ли досконально знал тайны этого здания. Однако Ольсен благодаря своему темному прошлому прекрасно ориентировался и чувствовал себя почти как дома в этом классическом лабиринте; но на этот раз он испытал неприятное чувство, заметив, что очутился в неизвестном ему месте.

Они приблизились к той части Полицейского управления, куда обыкновенные арестанты доступа не имели. После долгих скитаний они оказались наконец перед высокой, как в критском храме, дверью. На ней еле видными буквами была выведена надпись, которую наметанный глаз мог бы расшифровать следующим образом:

ОТДЕЛЕНИЕ «Д»

2-Е ИНСПЕКЦИОННОЕ БЮРО КОПЕНГАГЕНСКОЙ ПОЛИЦИИ

СЫСКНАЯ ПОЛИЦИЯ

Хотя Ольсену не раз приходилось иметь дело с сыскной полицией, это отделение было ему совершенно незнакомо. И Ольсен был отнюдь не единственным датчанином, не подозревавшим о существовании Отделения «Д». Оно не выставляло своей деятельности напоказ и вело замкнутое существование, ибо занималось особыми вопросами, к которым не следовало привлекать внимания общественности.

Бывший начальник отделения недавно вынужден был выйти в отставку. Неудача с похищением немецкого эмигранта сильно скомпрометировала его, и теперь этот одаренный полиглот занимался весьма далеким от полицейских забот делом — изучал древние китайские рукописи. В настоящее время картотеками этого маленького отделения заведовал полицейский комиссар Хорсенс.

Хорсенс был добросердечный ютландец с кроткими голубыми глазами и приятным говором. Солидный, широкоплечий и загорелый мужчина, он походил с виду на честного деревенского парня, смелого и непосредственного. Перед этим прямодушным ютландцем даже самый закоренелый преступник спешил облегчить свою совесть и сознавался во всех грехах. Однако от Ольсена полицейский комиссар хотел получить вовсе не признание.

Когда провожатый Ольсена, предварительно постучав, открыл дверь, какой-то небольшого роста человек как раз прощался с полицейским комиссаром. Посетитель столкнулся с Ольсеном в дверях, и оба, на мгновение встретившись взглядом, узнали друг друга, но виду не подали. Уходивший был низенький, тщедушный малый с бегающими глазками и немного странным выражением лица. Он уходил как свободный человек, без провожатого и, по- видимому, прекрасно ориентировался в лабиринте здания.

Полицейский комиссар Хорсенс кротко взглянул на Ольсена и радушным жестом предложил ему сесть в кресло в помпеянском стиле.

— Значит, вы знаете этого человека? — сказал он.

— Да, мне кажется, я видел его раньше, — пробормотал Ольсен.

— И вы имели с ним какие-нибудь дела? — с огорченным видом опросил полицейский комиссар.

— Нет, — быстро ответил Ольсен. — У меня не было с ним никаких дел. Я встречал его в трактирах.

— Может быть, в трактире «Фидусен»?

— Да, — Ольсен удивился, откуда полиция знает, что он завсегдатай этого трактира.

— А вам известно, кто он такой?

— Насколько я помню, у него кличка Банан. Или Бананчик.

— Видать, он совсем скверный малый, этот Банан! — печально сказал комиссар. — Но, как говорится в старой пословице, клин надо клином вышибать.

Ольсен не совсем понял туманную мысль комиссара. Он оглядел комнату и нашел, что здесь очень уютно. На подоконнике стояли две пустые пивные бутылки. А письменный стол полицейского комиссара украшала ваза с мелкими желтыми цветами и фотография его жены и двух славных малышей — комиссар был семьянин и нежный отец. В комнате было тепло, пахло хорошим табаком. Полицейский комиссар повесил свой синий пиджак на плечики и сидел теперь в рубашке с круглыми резинками на рукавах, в жилете, на котором блестела цепочка от часов, и в черном галстуке на резинке, надевавшемся через голову.

— Ну, вы можете идти! — сказал он провожатому Ольсена. — Мы с господином Ольсеном хотим немного поболтать. Кстати, вы пили сегодня кофе, Ольсен?

При слове «кофе» Ольсен насторожился. По прежнему опыту он знал, что кофе и сигареты играют в Полицейском управлении роль самых примитивных ловушек. Комиссар сразу увидел, как изменилось выражение лица арестанта, и успокоил его теплой ютландской улыбкой.

— Вам нечего бояться меня, Ольсен! Я ведь не собираюсь причинить вам зло. Можете на меня положиться. Так приятно, когда можно доверять человеку! Это согревает здесь, внутри! — сказал добрейший ютландец, положив руку на жилетный карманчик.

Однако Ольсен не спешил выказать доверие, и Хорсенс наклонился к нему.

— Постойте, Ольсен, мне кажется, я могу вас кое-чем порадовать.

— Вот как!

— Ну, слушайте, Ольсен! Несколько часов назад перед следствием в Престё предстал человек, который сознался в убийстве помещика Скьерн-Свенсена. Что вы скажете на это, Ольсен?

— Кто это? — быстро спросил Ольсен. — Лукас, что ли?

— Не знаю, знаком ли он вам, Ольсен. Прочтите сами,—Полицейский комиссар протянул ему вечернюю газету. — Пожалуйста, читайте!

Ольсен прочитал:

— «Сегодня в одиннадцать часов садовник Хольм заявил на допросе, что сознается в преступлении…» Садовник Хольм! Вот это… черт… вот это удивительно! Садовник Хольм…

— Да, удивительно, какие бывают люди!—печально проговорил полицейский комиссар Хорсенс. — Похоже, что он психически ненормальный. Очевидно, религия довела его до помешательства. Ведь в любом деле можно перегнуть палку. Вы знали его?

От тюремной бледности Ольсена не осталось и следа. На щеках заиграл румянец.

— Я требую, чтобы меня тотчас же освободили! — сказал он. — Я без всякой вины просидел три недели! Ведь я сразу заявил, что не виновен! Разве можно так обращаться с человеком? Есть ли у нас в стране закон и право? Меня взяли на работе, на глазах у моего хозяина, и поволокли в тюрьму, точно убийцу! Я буду требовать возмещения! Мне обязаны заплатить! За арест и вынужденный прогул! И за позор! Я должен немедленно поговорить с моим защитником.