Михаил Бубеннов - Огневое лихолетье (Военные записки)

…Солнце село на землю и, казалось, растеклось, залив багрянцем весь березняк. Ветер обдул небосвод. Поднимаясь с земли, Кабдулов сказал:

— Завтра еще потолкуем. О многом надо потолковать, чтобы как следует подготовиться к боевой работе.

И они отправились в шалаш.

7 июля 1943 г.

Знаменитый снайпер-сибиряк гвардии сержант Мошка сидел у шалаша, крытого берестой. Не спеша пришивая погон к новой гимнастерке, он изредка с охотничьей сноровкой вскидывал осторожные лесные глаза. Перед ним молча стоял худенький чернявый паренек. Только закончив работу, Мошка спросил:

— Фамилию-то какую носишь?

— Петухов, — бойко ответил паренек.

— Драчливая фамилия, — с удовольствием отметил Мошка. — А родом откуда?

— Сибиряк.

— Хм! — явно усомнился Мошка и вновь бросил изучающий взгляд на худенькую фигурку бойца. — А вид у тебя, прямо скажу, не сибирский. На вид ты хрупок, как хвощ. Нет, пока не могу признать тебя земляком.

— Да, виду не имею, — вздохнул Петухов.

— Значит, снайпером хочешь быть?

— Очень хочу, товарищ гвардии сержант!

— А стрелять-то умеешь?

— Говорят, отлично стреляю, — скромно, но смело ответил Петухов. — Приходилось.

— На стрельбище — одно дело, — криво усмехнулся Мошка. — Там любой стрелять может отлично. А у нас другая стрельба. Мигнет молния, а ты ее сшиби! Вот как надо!

Мошка надел новую гимнастерку, сказал:

— А ну пойдем!

Вышли на опушку леса. За одичавшим полем, сквозь кусты ивняка и ольхи поблескивала речка, за ней виднелись старые окопы и траншейки, груды кирпичей среди зарослей лопуха, а позади — крутое, сверкающее глиной взгорье.

— Завтра утром, — сказал Егор Мошка, — придешь вот сюда. С винтовкой, понятно. Заляжешь. Вон там за речкой должен появиться «немец». Чучело. Вот его и бей. В каком месте точно появится — не скажу. Когда — тоже. Он может перебежку сделать или проползти где, а то и просто на секунду показаться из окопа. Одним словом, его дело. Но ты должен его убить. Одной пулей. Гляди, не промахнись. Не промахнешься — будешь снайпером.

…Рано утром Сережа Петухов взял винтовку, вышел на опушку леса и выбрал огневую позицию. «Ну, товарищ гвардии сержант, — уверенно подумал он, — показывай своего немца! Думаешь, промах дам?»

За час Петухов внимательно изучил все указанное место за речкой. На сучке засохшей яблони он заметил котелок. «Ага, вот где я тебя определенно ухлопаю!» — подумал он.

Через час над одним окопчиком появилась немецкая каска. Но она так качнулась, что Петухов сразу догадался — немец держит ее на палке. Он не выстрелил. Каска скрылась. Теперь Петухов почти не отрывался от прицела: осмелев, «фашист» мог появиться каждую секунду.

Но не появлялся.

На молоденькой ольхе качнулась ветка: с разлета сел на нее дикий голубок. У груды кирпичей появилась кошка. Погревшись на солнце, она лениво побрела в лопухи. С минуту кто-то потряхивал осоку у речки, — видно, играла водяная крыса.

А немец не появлялся.

Солнце стояло уже в зените. Среди теплых трав под кустом рябины стало душно, знойно. Очень хотелось пить. Каменели руки, затекли ноги. Но Сережа Петухов не спускал взгляда с указанного участка.

А немец не появлялся.

В полдень Сережа Петухов стал особенно часто поглядывать на котелок, возмущенно думая: «Что ж он, гад, не обедает?» Он невольно вспомнил, что товарищи уже едят рисовый суп, гречневую кашу — и тихонько вздохнул. Ему очень захотелось быть сейчас около кухни, но он пересилил это желание.

А немец не появлялся.

После обеда помрачнело небо. Пошел проливной дождь. «Вот теперь он и может появиться», — решил Петухов и продолжал лежать. Дождь лил долго. Он лил и лил и, казалось, не собирался утихнуть до вечера.

А немец не появлялся.

После дождя стало холодно. Деревья и травы дышали сырой прохладой. Солнце выглянуло на западе, но уже не в силах было обсушить землю. Мокрый Сережа Петухов крепился, сдерживая дрожь, и все ждал и ждал, чтобы сделать нужный выстрел.

…За лесом билась вечерняя заря, когда Егор Мошка появился на опушке леса. Сережа Петухов в это время обессиленно сидел у куста рябины и впервые за день жадно дымил махоркой. Подсев рядом, Мошка спросил:

— Ну как? Убил?

Петухов устало тряхнул головой.

— Промазал?!

— Не было его, немца-то… — ответил Петухов.

— Как не было?

— А очень просто!

Сережа Петухов рассказал обо всем, что видел за день, и еще раз убежденно повторил:

— Не было.

— Ручаешься?

— Головой!

Егор Мошка скосил на паренька осторожные лесные глаза и тихо сказал:

— Вот теперь узнаю тебя: земляк! Доподлинный земляк! — Он вдруг прижал Петухова к себе. — Эх, если бы тебе дать еще вид!

Петухов взглянул на знаменитого снайпера устало и удивленно. Тогда Мошка пояснил:

— Верно сказал, не было немца! Я тебе с умыслом не показал его. Стрелять — пустое дело. Главное в нашем снайперском промысле — упорство, выдержка. Раз хватило у тебя терпения без толку лежать здесь день-деньской, то снайпер из тебя выйдет. А стрелять научишься. Было бы, сказываю, упорство. Одним словом, принимаю тебя в ученье. Так вот, Петухов, завтра с утречка и начнем…

11 июля 1943 г.

Командир батальона капитан Цветухин поднял бинокль. Над бугром слабо порхала, встряхивая ветки, худенькая елка. Ветер подметал с бугра, вытряхивал из трав нежилой, синеватый дым. Цветухин хрипло позвал:

— Зайцев, сюда!

— Здесь, — отозвался Зайцев.

— К Тетерину! Живо! Передай: сейчас же взвод стрелков и два пулемета — на бугор с елкой! Живо, Зайцев!

…Цепляясь за космы травы, обивая головой рыхлый край окопчика, Степан Бояркин долго кашлял, отплевывая кровь и землю. Когда же медленно, как заря в тумане, пробудилось сознание, он затих и, превозмогая боль в висках, тяжело повел глазами вокруг. Слева и справа большими грудами лежали обожженные комья сырой, слежалой глины.

— Бомбили, — сказал он тяжко.

Уши еще обжигал железный свист, но Степан Бояркин услышал стоны. С трудом поднимаясь над окопом, он слабо позвал:

— Эй, кто живой? Где?

Никто не отозвался. «Должны бы и живые быть, — тоскливо подумал Бояркин. — Поразбежались разве? Или не опомнятся еще?…» В этот момент ветер отпахнул с бугра занавесь дыма и Бояркин хорошо увидел деревню, на которую наступал их батальон. Она раскинулась на высоте. Большая половина ее была разрушена. Увидев деревню, Бояркин сразу вспомнил о пулемете. Он лежал рядом с окопом. Бояркин быстро осмотрел его, обтер пилоткой, собрал диски. Это была уже знакомая, давно привычная работа, и, только попав в ее стихию, доверчиво подчинившись ей, Степан Бояркин сразу почувствовал, что он начинает жить той стремительной и горячей жизнью, какой всегда жил в бою.