Александр Лысёв - Не отступать! Не сдаваться!

— Я в этом нисколько не сомневался, — усмехнулся Гордыев. — Вы слишком отравлены идеологией, чтобы рассуждать здраво.

— Не поэтому, — возразил Егорьев. — Никогда нельзя считать, что цель оправдывает средства. Может, и есть что-то преступное в нашей политике, кровь проливать, и невинную в том числе, — преступно. Но вероломство — преступление еще большее.

— В таком случае вы захлебнетесь кровью.

— Но и так, как вы, не поступают.

— Что ж ждите, рассуждайте. Досмотрим, чего вы дождетесь. Клин клином вышибают, запомните это, лейтенант. Это не от души идет, но иначе нельзя — таков мир, повторяю я вам. Иначе — сдохнем все. Но по мне лучше умереть человеком с надеждой на правду, чем жить во лжи тупой свиньей. Помните об этих гранях, лейтенант!

— Совесть иметь надо, — заключил Егорьев.

— Ждите, ждите, совестливые. Но только учтите, что и вы, такие, что о совести рассуждаете, тоже палачи… А теперь можете идти…

— Что? — не понял Егорьев.

— Я вам говорю: можете идти отсюда на все четыре стороны, — повторил Гордыев.

— Отпускаете, значит? — усмехнулся Егорьев, глядя на Гордыева с недоверием и удивлением.

— А на что вы мне нужны? — презрительно отвернулся в сторону Гордыев.

— Скажите, Гордыев, а кем вы были в девятьсот тринадцатом году? — спросил вдруг Егорьев.

Гордыев бросил на Егорьева удивленный взгляд: дескать, а тебе-то что до этого? Но потом все же ответил:

— Унтер-офицером отдельного кавалерийского полка.

— А, так, значит, вы белогвардейский реваншист? — полушутя-полусерьезно бросил Егорьев.

— Э-эх, — горько усмехнулся Гордыев, видимо, вспоминая о былом. — Я в шестнадцатом с германской вернулся с осколком в боку и до двадцать девятого трудился не покладая рук. Мне в гражданской воевать не пришлось — хозяйство, понимаете ли… Как же, много добра нажил! Вы, лейтенант, еще, наверное, пешком под стол ходили, а я в казенном ватнике Сибирь осваивал. Туда попадешь — о многом передумаешь. Да и не буду душой кривить — на многое мне там глаза открыли, довели, так сказать, до понятия…

Егорьев потупился.

Гордыев глядел на него искоса, усмехнулся.

— Я тут, кстати, своего бывшего эскадронного встретил, — после некоторого молчания продолжил Гордыев раздумчиво. — Ротмистр Шеель… Прямо на него выскочил, когда от вас к немцам рванул. Чудны дела твои, Господи! Он батальоном командует. Гауптман. Из балтийских немцев. В четырнадцатом, в Восточной Пруссии, я его из-под огня раненным вынес. Так что не думайте, что я только стрекача задавать умею.

Егорьев молчал.

— Столько лет прошло, а он помнит! Первым меня узнал. Всю ночь проговорили… Собственно, благодаря ему я сейчас тут… Кстати, Шеель до сих пор очень тепло отзывается о России.

— Что не помешало ему пол-России с боями пройти и здесь ребят наших раскатать, — зло процедил Егорьев,— Нашелся друг сердечный, таракан запечный…

— Дураков бьют, — пожал плечами Гордыев.

— А вы умные?

— А вы хоть чуток мозгами пораскиньте, лейтенант. Вот мы с вами оба русские, а уже по разные стороны оказались.

— Ну, прямо как в гражданскую! — попытался съерничать Егорьев.

— Получается, что так, — смотря прямо в глаза лейтенанту, очень серьезно проговорил Гордыев.

— Брехня! Вы просто изменник.

— Ладно, закончим. Вам, наверное, харч нужен? Сообразим…

— Что-то вы ко мне очень подобрели в последнее время, Гордыев. Последний раз, помнится, не так вежливо прощались, — сказал Егорьев, намекая на все тот же побег Гордыева, когда свалил тот лейтенанта ударом, затмившим сознание. Сказал, чтобы этим неприятным воспоминанием вытеснить неожиданно появившуюся жалость к этому человеку от сказанных им нескольких слов о своей судьбе.

— Вообще-то вы правы, — заметил Гордыев. — Мы не каждого с таким почетом провожаем.

— Хорош почет — сначала в морду…

— Ну, это, скажем, не я. Это Федот вас так отчублучил. У него в гражданскую продотрядовцы всю семью вырезали, так что больно он зол на вашего брата, большевика… Да и меня вы, лейтенант, не обидели: попотчевали локоточком. Так что мы квиты, хе-хе!

— Ну а все же раскройте секрет — на кой черт вы здесь сосредоточились?

— Да вот, задерживать сбившихся, так сказать, с верного пути защитников социалистического отечества. Их нынче тут много шляется — за сутки до двух десятков вылавливаем. Все голодные, навроде вас, вот и прутся на хуторок — авось чего-нибудь пожрать перепадет. Тут мы их и забираем.

— И куда дальше?

— Военная тайна.

— А-а, понятно, — протянул Егорьев.

— Нет, вы не подумайте, что мы их… — Гордыев провел большим пальцем по шее и прищелкнул языком. — Мы не какой-нибудь там Наркомат Внутренних дел СССР — мы люди гуманные, предоставляем полную свободу выбора. — Ну и тех, чей выбор совпадает с моим, передаем, так сказать, немецким властям, — докончил Гордыев.

— И что там с ними дальше происходит, вас не касается, — произнес Егорьев. — Хороша гуманность к своим же соотечественникам…

— Идет война! — резко, с суровостью перебил лейтенанта Гордыев. — Или вы хотите, чтобы мы пеклись о преумножении красного войска?… Да еще неизвестно, где они дольше проживут — в немецком плену или в Особом отделе, если до своих доберутся. У вас же бдительность через край хлобыщет… Еще, кстати, неизвестно, как с вами поступят, если выберетесь…

— А вы меня не пугайте.

— А я вас и не собираюсь пугать. К тому же, — продолжал Гордыев, — отчего вы думаете, что здравомыслящих людей так уж и мало? Вот Синченко, например, порядочный человек, и если исходить из вашего числа, то на нашу сторону переходит, почитайте, половина.

— Я, по-вашему, непорядочный…

— Вы — мой идеологический противник, что вас задерживать… Идите своей дорогой — время нас рассудит. Осознаете вы, не осознаете — Бог с вами. В конце концов, вы мой бывший командир. Так что идите…

— А вот и провиант-с, — произнося на старинный манер последнее слово с буквой «с», подошел к Гордыеву с Егорьевым Аристарх Матвеич, держа в руках аккуратно завязанный вещмешок.

— Этот что, тоже из окруженцев? — поинтересовался Егорьев, когда Аристарх Матвеич, передав лейтенанту мешок, вышел.

— Этот? — На лице Гордыева изобразилось неподдельное веселое изумление. — Не-е, Аристарх Матвеич и еще Федот, ну второй, что вас образил, эти — из-за границы прибыли. С бароном Врангелем Крым отстаивали. Вот уж кто реваншист так реваншист! — И Гордыев искренне расхохотался.

Закинув вещмешок за спину, Егорьев вышел на крыльцо. Уже на дворе его догнал Синченко, с сожалением, но тем не менее с решимостью в глазах сказал:

— Не судите строго, лейтенант. И честное слово, я бы не хотел встретиться с вами когда-нибудь в бою.