Владимир Рыбин - Непобежденные

— А ну надави! — крикнул шофер, ни к кому не обращаясь, и принялся ожесточенно крутить ручку.

Боец с видимой радостью взобрался в кабину, санитарка полезла в кузов.

— Не забудьте про Машу Лесовую! — крикнула сверху.

Улица опустела. Пахло гарью и дымом. Вдали, перелезая через кучу щебня, сметенную к тротуару, спешили куда-то ребятишки — мальчик и девочка.

Со стороны Херсонеса донеслись глухие залпы береговой батареи. Когда разбуженное ими эхо перестало метаться над городом, наступила тишина. Взрывов немецких артиллерийских снарядов больше не было. Вскоре высоко в небе послышался задыхающийся стон чужих самолетов, и оттуда, со стороны Херсонеса, донесся надсадный вой моторов, какой бывает при перегрузках воздушных боев, и частые беспорядочные взрывы бомб.

В конце улицы внимание Колодана привлекло невиданное зрелище: большое дерево, растущее на крыше дома. Подойдя ближе, он понял, что дерево это попало на крышу совсем недавно, может быть, только вчера было заброшено мощным взрывом: с корней еще не осыпалась земля. От глубокой воронки, опустошившей другую сторону улицы, пахло сыростью и гарью. Там ходила скорбная женщина, одетая по-зимнему — в платке и длинном пальто с меховым воротником, — что-то искала среди развалин. Колодан хотел подойти к ней и порасспросить, но передумал: что может сказать она, убитая горем? Горем теперь кого удивишь? Не за тем он ехал в Севастополь, чтобы найти еще одну несчастную судьбу, добавить ее к морю бедствий, затопившему страну. Он прибыл сюда за уроками стойкости и мужества, за тем, что может воодушевить людей, поддержать их уверенность в победе. Он усмехнулся такому парадоксу: искать уверенность в осажденном городе, оставшемся в глубоком вражеском тылу, подвергающемся постоянным бомбежкам и обстрелам, испытывающем ни с чем не сравнимые бедствия? И все же верилось: именно здесь найдет он особенно яркие примеры верности Родине, на которые будут равняться вся Красная Армия, весь советский народ.

Пройдя через прозрачный, прореженный взрывами Приморский бульвар, Колодан остановился у моря, полюбовался на знаменитый памятник затопленным кораблям с бронзовым орлом на вершине белой колонны, поднимавшейся из воды. Постоял он и возле иссеченных осколками колонн Графской пристани. За бухтой на Северной стороне что-то сильно горело, дым полосой тянулся по небу.

Редакцию «Красного Черноморца» он разыскал в доме, стоявшем над обрывом Южной бухты. В небольшом кабинете с окном, наполовину забитым досками, его встретил аккуратный и торопливый от повседневной спешки морской лейтенант, остававшийся один на всю редакцию, поскольку сотрудники газеты были на фронте.

— Где вы пропадаете? Давно звонили, что вы едете, а вас все нет и нет, — быстро заговорил он. И сразу перешел к делу: — Надолго к нам? Что вас интересует?

— Что может интересовать на войне представителя печати? — слегка удивленный таким вопросом в свою очередь спросил Колодан.

Лейтенант вздохнул.

— Я ведь политработником был. На фронте. Вызвали, сказали: надо, работа в газете — та же политработа. Вот и сижу в тылу.

— Глубокий у вас тут тыл, — усмехнулся Колодан. Он хотел сказать, что тыла в Севастополе вовсе нет, но лейтенант понял по-своему.

— До фронта пока доберешься, да пока вернешься — сутки пройдут.

Помолчали, думая каждый о своем. Колодан вспоминал, как они газетчики, говорили почти то же самое прошлой осенью, только с другим оттенком. «От Москвы до фронта можно добраться за один день», — говорили они. И ужасались: «Как близко!» Здесь такое считалось далеким.

— Так что бы вы хотели? — снова спросил лейтенант.

— Подбросьте «изюминку». Что-нибудь необычное было?

— В Севастополе все было. Как говорится, что вам угодно?

— Для начала пример солдатской смекалки.

— Всадника без головы хотите?

— Какой-нибудь розыгрыш?

— Никакой не розыгрыш. У зенитчиков это было. Раз перебило линию. Понятное дело, надо посылать связиста. Но пока бы он дошел пехом-то? И тогда телефонист поехал на лошади. Час прошел, а от него ни слуху, ни духу. Связь заработала, а человек пропал. Потом видят батарейцы диво: мчится лошадь по открытой местности, а немцы не стреляют. Пригляделись: лежит связист на холке убитый. Когда лошадь совсем уж подошла, разобрались: вместо всадника — чучело на коне. Одежда знакомая, а хозяина одежды нет, только трава сухая, солома. Все прояснилось, когда связист явился живой и невредимый. Оказывается, засекли его немцы на лошади и открыли такой огонь, что хоть назад поворачивай. А поворачивать никак нельзя, поскольку надо обрыв найти. Вот он и положил лошадь, стал раздеваться. Привязал чучело к седлу, стегнул лошадь, чтобы домой бежала. Немцы увидели, что убили всадника, ослабили наблюдение. А связист ползком, ползком, нашел обрыв…

— Несерьезно, — поморщился Колодан. — Смешно вроде как.

— А вам нужно непременно трагическое? Этого у нас хватает.

— Нужно героическое.

— Все тут героическое. Что ни бой, — до последнего патрона.

— Например?

— Взять хотя бы подвиг защитников одиннадцатого дзота…

Теперь Колодан записывал, чувствуя знакомое волнение, какое всегда охватывало его, если в руки попадал незаурядный материал. Но чутье подсказывало ему, что он не просто у истоков материала, а, по меньшей мере, на золотой жиле, где можно раскопать такое, от чего ахнет даже ничему не удивляющийся редактор. Рассказы о боях приходили в газету от всех корреспондентов, со всех фронтов. Их печатали, как обыденные, и редактор требовал от своих сотрудников сживаться с войной, с ее простыми тружениками и извлекать на свет такие факты, которые, как знамена, могли бы взметнуться даже над эпосом массового героизма.

— Еще что-нибудь, — попросил Колодан, когда лейтенант кончил рассказывать.

— У вас блокнота не хватит. Тут нет понятия «отошли перед превосходящими силами противника». Тут дерутся до последнего. Бывает, бросаются под танки, обвязавшись гранатами.

Колодан вспомнил случайно подслушанный разговор на аэродроме и сказал, что он слышал об этой легенде.

— Да, похоже на легенду, — сказал лейтенант, — но это факт. Восьмого ноября было под Дуванкоем. Когда немцы откатились, возле шоссе, где было особенно жарко, нашли умирающего краснофлотца. Цибулько его фамилия. Он-то и рассказал, как моряки бросались под танки.

— Кому рассказывал?

Фельдшер его перевязывал. И комиссар батальона Мельник там же был.

— Случай больно уж необычный, страшный случай, — задумчиво сказал Колодан. — Осенью о каждом факте героизма писали. Отступали ведь. Умереть, а не отступить — таков был главный лозунг. А тут — невиданная стойкость, небывалое самопожертвование и в газетах — ничего.