Владимир Рыбин - Непобежденные

Не было во взводе более непохожих и более дружных людей, чем эти два пулеметчика. Иван Манухин — маленький, щуплый, быстрый, Иван Зародов — великан даже по флотским меркам. С первого дня, как они оказались рядом в строю, эту пару окрестили редкой, хотя и не новой в войсках кличкой — «полтора Ивана». Когда взводу выделили пулемет, младший лейтенант Тувинцев, не задумываясь, вручил его Ивану Зародову, как самому «крупномасштабному», приставив к нему вторым номером малорослого Манухина. Но после первых же стрельб расчет самостийно поменялся местами. Взводному объяснили это тем, что второй стреляет лучше, а первый, поскольку силенкой не обижен, более приспособлен таскать запас патронов. Взводный помычал недовольно, прикидывая в уме, как бы здоровяк Зародов не взбунтовался под началом своего хилого напарника, но возражать не стал.

Цепи немцев приближались быстро. Танки катили по равнине, даже не покачиваясь, за ними тянулись пыльные шлейфы. В безветрии эти неопадающие шлейфы походили на огромных змей с черными головами, время от времени рыгающих огнем.

— Как на картинке, — сказал Зародов.

— Чего?

— Ерунда вспомнилась. Когда был маленьким…

— Ты был маленьким? — весело изумился Манухин.

— … была у меня книжка с картинками, — никак не среагировав на насмешку, продолжал Зародов. — Нарисован дракон с тремя головами. И головы те огнем пыхали…

— Ну и что?

— Совсем как теперь.

— Ага. Там с ними Иван управлялся.

— Точно. И у тебя такая книжка была?

— Не было. Но ведь сказки потому и живут, что повторяются в жизни. Там один Иван все головы поотсекал, а нас, как говорят, — полтора.

— Трое нас, — серьезно сказал Зародов. — Ты да я, да пулемет…

Близко грохнул снаряд, заставив нырнуть на дно окопа, обсыпав землей. То ли они задержались там лишнее, то ли немцы двигались быстро, только когда выглянули Иваны, уже хорошо разглядели и танки, и солдат, бегущих за ними. В промежутки между разрывами снарядов было слышно, как вразнобой постукивали наши винтовки.

— Ну давай, — сказал Зародов, раскрывая коробку с заряженными дисками.

— Погодить надо бы.

— Чего годить? Четыре кабельтовых осталось, не больше.

— Целых четыре?! Не стоит патроны изводить.

Сзади послышалось хриплое дыхание, и через бруствер перевалился отделенный Дремов.

— Чего не стреляете? Пулемет заело?!

— Почему заело?

— Я знаю — почему? Стрелять надо.

— Рано стрелять, — спокойно сказал Манухин.

— Что значит рано? Я приказываю!

— А ты рассуди. Ну начну стрелять, патроны поистрачу, а толку что? Танки враз на меня навалятся…

— Боишься?! — выкрикнул младший сержант.

— Боюсь?… Ну если приказываешь. — Он щелкнул прицельной планкой, поднял приклад, поймал мушкой прыгающие фигуры.

— Не торопись, — вдруг переменил Дремов свое решение.

— Сам же говорил…

— Мало ли что говорил. А ты не торопись.

Неподалеку, в той стороне, где стояли покосившиеся столбы телефонной линии, вдруг яростно застучали «сорокапятки» и танк, вырвавшийся вперед, остановился, крутнулся на месте. На черном борту его раз за разом всплеснулись два огня — артиллеристы добивали удобную цель, — и вдруг вздыбился башней, выхлестнул из утробы огненный столб дыма. Издали донеслось чье-то восторженное «ура!».

— А ты говорил: одни мы, — обернулся Манухин к Дремову. — А тут пушки!.

— Кто знал, что они тут, мне не докладывали…

И второй танк вдруг дернулся, словно налетел на стену, зачадил густым сизым дымом. Остальные попятились, отстреливаясь. Пехота залегла, хорошо видная на равнине.

Снова показались в небе «юнкерсы», снова пулеметчики сжались на дне окопа, прикрыв собой новенькое вороненое тело своего «дегтяря». Дремов остался стоять, вжав подбородок в бруствер. Но когда ахнули близкие разрывы, и он тоже повалился сверху, задышал тяжело, заговорил, успокаивая то ли пулеметчиков, то ли самого себя:

— Ничего, перетерпим и это, ничего…

Кто-то неподалеку закричал страшно, и отделенный вскинулся, переполз через бруствер, вскочил, сгорбившись, побежал на крик. И Зародов разогнул спину, чтобы глянуть вслед отделенному, и увидел совсем близко согнутые крылья «юнкерса», вдруг нырнувшего со своей высоты, уронившего две черные капли бомб. Зародов успел пригнуться, но что-то мелкое и колкое, как песок, резануло по плечам, по спине. Он тяжело обрушился на своего напарника. И тут же его ударило сверху горой опадающей земли, придавило. В первый миг он даже обрадовался: присыпало землей — не достанет осколками. Потом почему-то зачесалась спина и зазудело, зазвенело под каской. И даже почудилось, что снова он на своем крейсере, заснул у подъемника, положив голову на работающий двигатель. И еще почудилось, будто подошел к нему мичман, принялся толкать, чтобы не спал на вахте. Очнулся, не сразу сообразил, где находится. Манухин толкал его снизу, пытаясь подняться.

— Ваня! — хрипел он. — Живой, Ваня? Дышать уж нечем.

Зародов потолкал спиной землю, с трудом разогнулся. Рыхлый грунт выше колен засыпал окоп. «Юнкерсы» улетели, а немцы, что залегли в степи, все лежали, не двигались, ждали чего-то. В тишине от окопа к окопу порхала оживленная перекличка:

— Живой, Коваленко?

— Живой, а ты?

— И я живой. А Беликов как?

— Ничего, шевелится.

— А Кебкало?

— Живой!…

Все не раз прощались с жизнью под этой бомбежкой, и всем теперь было радостно и удивительно, что остались невредимы.

Зародов выгреб пальцем землю из-за ворота, выглянул. Ближние немцы все лежали, дожидаясь чего-то, а вдали сквозь вуаль оседающей пыли виднелось что-то темное и длинное, то там, то тут взблескивающее на солнце.

— Колонна никак?!

— Кой дурак колонной ходит?

— Немцы не дураки.

— Вот и я говорю…

— Немцы не дураки раньше времени в цепь разворачиваться. Знают, что артиллерии у нас нет.

— А пушки там. — Манухин махнул рукой в сторону покосившихся расщепленных столбов, черневших, как неровные черточки на серой бумаге.

— А ты видел, что там было?

— Что было?

— Ну и не говори. Сколь бомб туда высыпали…

Внезапный резкий, выворачивающий душу пульсирующий рев заставил их снова нырнуть на дно окопа. Словно кто-то тысячекратно усилил душераздирающий вой мартовских котов и теперь глушил и наступающих, и обороняющихся этим непривычным на войне звуком. Скосив вверх глаза, Зародов увидел чистое небо и странные красные угольки, сновавшие в вышине. Осторожно выглянул, посмотрел в тыл, откуда доносились эти звуки. В километре, там, где невысоким пупышком горбилась соседняя пологая высотка, стеной вставала клубящаяся хмарь.

— Ну вдарили! — сокрушенно качнул он головой. — По чему бы это? За пупышком-то вроде ничего и не было.