Владимир Рыбин - Непобежденные

Северухин сел на бревно, на котором только что сидел полковник, и стал ждать в уверенности, что о нем просто забыли. Но ждать долго ему не дали. Скоро пришел какой-то лейтенант и подал ему командирское удостоверение — полоску белой бумаги, на которой было написано, что он, младший лейтенант Северухин, является помощником командира первой роты первого батальона. И номер полка, и номер дивизии — все было обозначено в этой бумажке. И подумалось Северухину, что отныне он — обладатель тайны большого военного значения. Попади эта бумажка к врагу, и сразу станут ясны все номера частей и подразделений на этом участке фронта. Каким образом его удостоверение может попасть к врагу, об этом Северухин не думал, а вот сознанием своего высокого значения проникся сразу, и потому поторопился убрать бумажку в нагрудный карман, как подобает, в конвертик из целлофана, где хранились его самые важные бумаги — две фотокарточки, вырезка из армейской газеты с его, Северухина, заметкой, удостоверение об окончании курсов.

— Шагай по этой тропе, — сказал лейтенант. — Только гляди, не очень выпячивайся, немцы близко. Впрочем, погоди, тут, кажется, крутился связной из батальона.

Связной отыскался скоро. Это был шустрый парень, понравившийся Северухину полным безразличием к его новому обмундированию. Где в рост, где сгибаясь в три погибели, они прошли-пробежали еще не меньше километра и оказались перед землянкой с плащ-палаткой, повешенной вместо двери.

— Принимайте пополнение! — крикнул связной и исчез в ближайшем кустарнике, считая свою миссию до конца выполненной.

Северухин откинул полог, разглядел в землянке троих — лейтенанта, молодого, но весьма уверенного на вид, старшину с длинными запорожскими усами и молодого бойца. Лейтенант оказался командиром роты Очкасовым, старшина — старшиной роты, а боец — санинструктором.

— Теперь нам проходу не будет, — сказал старшина, когда Северухин доложился, как положено. — Ротный — Очкасов, помощник — очкарик. Каждый запомнит…

— Накормить надо человека, — прервал его лейтенант. — Да и нам пора бы.

Он проследил глазами, когда старшина уйдет, и лишь после этого принялся с любопытством оглядывать новенькое, с иголочки обмундирование.

— Откуда такое? — завистливо спросил он. — Неужто, как до войны, учат и выпускают? Значит, там все в порядке?

Он кивнул куда-то на выход, и Северухин понял, что «там» — это значит в Севастополе, вообще в тылу. И понял наконец то, чего все они, выпускники, никак не могли уразуметь, — зачем их всех вырядили в новенькое, словно напоказ. Оказывается, тут, в окопах, это новое обмундирование должно сыграть свою роль, лишний раз внушить людям уверенность в стабильности обороны. Может, и не думало высшее командование о такой малости, но Северухин теперь был совершенно уверен, что это так и есть.

— Да ты садись, — сказал лейтенант. — Домой пришел, не куда-нибудь. Счас порубаем, и пойдешь с ротой знакомиться. Хорошо немец попритих, ходить хоть можно. С оглядкой, конечно.

Старшина принес два котелка каши. Они поели по двое из каждого котелка, тщательно вылизали ложки и спрятали кто куда: санинструктор — за обмотку на ноге, старшина и Северухин — за голенища, ротный — в карман. Хорошая у ротного была ложка, складывающаяся, можно и в карман класть.

Потом лейтенант крикнул связного, не того, что сопровождал сюда Северухина, а другого, маленького ростом бойца, на котором шинель висела едва ли не до земли, и они пошли знакомиться с ротой. Ходов сообщения между взводными окопами еще не было вырыто, и им кое-где еще приходилось переползать, чему Северухин был даже рад, поскольку это хоть в какой-то мере меняло его витринный вид на окопный. Однако новенькое обмундирование везде привлекало внимание, но не такое, как он ожидал, не насмешливое, а чаще восхищенное.

Бойцы в окопах были какие-то разные: кто в ватнике и ватных брюках, кто в летнем обмундировании и шинели — армейской или даже флотской, а кто и вовсе без шинели, в одном морском бушлате. На ногах — сапоги яловые и кирзовые, армейские или хромовые гражданские ботинки с обмотками и без обмоток. На головах тоже разное — пилотки с опущенными на уши краями, шапки-ушанки армейские и флотские, фуражки пехотные и пограничные, зеленые, флотские мичманки и бескозырки. Единообразия формы одежды, о котором им все уши прожужжали, здесь не было никакого. Иные были одеты в смешанное — красноармейское и флотское. Их так и звали в окопах — солдаматрос. Северухин отметил, однако, нечто и общее — все были коротко острижены и многие имели усы.

Новому командиру повсюду радовались. Но не почтительно, а так, как радовались бы новому приятелю. Проезжались по поводу белоснежного подворотничка, скрипящих ремней и блестящих сапог, которые, несмотря на все дороги, еще не потеряли тылового лоска. Но больше всего подшучивали по поводу очков.

— Вылитый немец! — сказал кто-то.

Все захохотали. Северухин хотел обидеться, но подумал, что это может вызвать новые насмешки.

— А если гансы попрут, стрелять-то в очках можно?

Северухин пристально посмотрел на говорившего и потянулся за пистолетом.

— Э, товарищ младший лейтенант, — сказал связной. — Тут этим не возьмешь, тут люди стреляные.

— Почему не возьмешь? — сказал Северухин и сунул пистолет обратно в кобуру. И вдруг начал делать что-то никому не понятное: вынул пачку «Беломора», высыпал папиросы на бруствер, сунул в коробку камень и, примерившись, кинул ее подальше. Коробка, хорошо видная, белела на черной мокрой земле. Потом он снова достал пистолет, передернул затвор, прицелился и точнехонько попал в белое пятно, сбил его.

— Жалко, что лейтенант, — сказал пожилой сержант, молчавший до сих пор, — взял бы я тебя снайпером.

— Это куда? — заинтересованно спросил Северухин, сообразив, что настал его час «заказывать музыку».

— Поручил мне ротный подобрать несколько человек в снайперскую группу…

— Хорошо стреляешь, младшой, только гляди в другой раз дуриком на бруствер не лезь. У немцев тоже ведь снайперы имеются.

Сказал это усатый, как все в этом взводе, боец в плащ-палатке, под которой не видно было никаких знаков различия. Он подошел, бесцеремонно протянул руку:

— Помкомвзвода Игнатьев.

— А взводный где?

— Нету взводного, раненый он, в госпитале. И добавил многозначительно: — Сегодня тут курорт. Вы бы вчера поглядели, что было.

Северухин уловил в этом замечании намек, что, дескать, он явился, когда главные бои уже закончились, и, сказав, что прибыл тогда, когда ему было приказано, поторопился покинуть этот хитромудрый взвод.

Все облазил Северухин в этот день, все осмотрел — и как выглядят бойцы, и в каком состоянии оружие, и где расставлены пулеметы. Со многими перезнакомился. А когда возвращался — расстроился: все в его голове перепуталось, все смешалось, и что в каком взводе хорошо, а что плохо — ничего не помнил. Но ротному об этом не сказал, решил: сам разберется.