Игорь Шелест - Крылатые люди

В бомболюках бомб больше не оставалось, задание было выполнено. Они уходили все дальше и дальше и поднялись уже высоко. В ясной морозной ночи еще долго видели мерцание все не смирявшихся огней. Довольные собой и результатами своей первой "свободной охоты", они шли курсом на восток и теперь оживленно делились впечатлениями. И стрелки их, что были в задней кабине, Кувшинов и Ширяев, тоже живейшим образом включились по СПУ в обсуждение удачных попаданий бомб… И — увы! — в это время не наблюдали за воздухом.

Вдруг раздался страшный треск, словно бы разорвался фюзеляж. Иконников, ничего еще не понимая, увидел впереди над собой вылетевшее в одном из переплетов фонаря стекло. И тут же в поле зрения мелькнуло тускло-белесое брюхо ночного истребителя Ме-110. Вот когда он почувствовал, что спину его обдало зябким ветерком. Это был двухмоторный «мессершмитт». Теперь уж как-то слишком ярко светила луна, и на фоне снегов она. вероятно, и помогла немецкому асу — ночному истребителю — найти в бескрайнем ночном небе наш одинокий самолет.

Только Иконников сообразил, в чем дело, как Вихорев толкнул штурвал от себя, и самолет под крутым углом понесся к земле. Высота стала падать катастрофически. От пикирования появилась резкая боль в ушах, Константин торопливо глотал слюну, не слыша теперь уж и гула моторов, и тут взгляд его упал на торопливо склоняющуюся влево, мерцающую светляком стрелку высотомера "Триста метров! Прыгать, что ли? Нет, поздно…"

Он сжался весь, зачем-то закрыл лицо руками, будто они могли защитить от удара, и приготовился к встрече с землей…

Но нет. Видно, еще было не время. Совершенно неожиданно для себя Константин ощутил вдруг огромную перегрузку, и радостное тепло согрело грудь: "Вихорев жив!" Да, мелькнувшая уж было страшная мысль, что Вихорев убит, самим выходом самолета из пике опровергалась. Ясней ясного стало, что летчик сам свалил так круто машину, чтобы ускользнуть от повторной атаки проклятого Ме-110. Теперь оставалось ждать и думать: "Удался Вихореву этот маневр или нет?"

Вздрагивая, трепеща крыльями от колоссального напряжения развитой скорости, самолет вышел в горизонтальный полет у самых макушек деревьев. Мелькали, бешено мчались под крылья, вблизи размываясь в сплошной серый тон, черно-белые пятна заслеженного леса. Все на борту затаились и молчали.

Но вскоре Константин почувствовал, что самолет их начинает как-то колебаться. Быстро обернувшись, увидел в тусклом лунном подсвете Вихорева: тот почему-то склонился к левому борту, держит на шее левую руку, а правой шевелит штурвал. На лице летчика темнеет пятно.

— Что с тобой? — беспокойно спросил Костя.

— Возьми управление, поведешь машину… — вяло проговорил Вихорев. — Я перевяжу рану.

Иконникова даже бросило в пот от этой новости. Тем не менее он торопливо выдернул из закрепления на борту запасную ручку управления, воткнул ее в гнездо перед своим креслом, поставил ноги на педали, попробовал, волнуясь, управлять, угловато покачивая машину.

В первую минуту это потребовало от него такого напряжения всех физических и духовных сил, что штурман не смог вымолвить нескольких слов, чтобы спросить, как там Вихорев. С необыкновенным старанием удерживая кое-как в горизонтали самолет, он долбил про себя одни и те же фразы: "Он ранен в шею! Хлещет кровь! Он ранен…"

Все же, спустя несколько минут, Константин чуть успокоился. Но управление занимало все его внимание. Он чувствовал, как устает, немеет правая рука.

Наконец, не узнавая своего голоса, он спросил:

— Командир… Что?.. Как ты там?.. Вихорев молчал.

Сколько-то секунд Иконников вслушивался в легкое жужжание наушников, но чем дольше не слышал в них ответа, тем острей и острей сознавал всю отчаянность положения экипажа. Константин был почти уверен, что в такую ночь сумеет выйти на аэродром. Но знал он и то, что не сумеет посадить свой дальний бомбардировщик.

Константин долго не решался заявить об этом. Потом, собравшись с духом, вызвал по СПУ стрелков Кувшинова и Ширяева, тоже как-то странно притихших в хвосте.

— Командир ранен, машину веду я, — проговорил он. — Что будет дальше, не знаю, но посадить самолет не смогу. Так что готовьтесь, придется прыгать.

На это Кувшинов ответил не сразу, но твердо:

— Прыгать не буду, что бы ни случилось, не могу оставить на произвол судьбы раненого Ширяева.

— Что с ним?

— Ноги перебиты… Что мог, сделал, раны перевязал.

— Дела!..

Крутанув головой, Константин увидел, как Вихорев притиснулся к борту, прижал к шее бинты и замер.

Тут самое время пояснить, что управлять из штурманской кабины посредством ручки (штурвала там не было) таким тяжелым, малоустойчивым в продольном отношении самолетом, каким был Ил-4, не так-то просто. Если же учесть более чем скромные навыки Иконникова в пилотировании и то, что он взялся за ручку управления в своем самолете впервые, тогда в какой-то мере можно будет представить всю отчаянную серьезность создавшегося положения.

Кое-как он приспособился к ручке управления, но как упряма и тяжела она была в его руках! И Константину приходилось то упираться в ручку от себя, то удерживать ее, чтоб она не ушла вперед. Штурман едва справлялся с «пудовой» ручкой двумя руками. Потом, вспомнив, что можно помогать себе триммером, прокручивая его рукоятку на борту под левой рукой, Костя мало-помалу приспособился снимать пики усилий, то и дело возникающие на ручке управления от руля высоты. Рукам стало полегче. Очень уставшая правая рука, дрожащая от напряжения, чуть разгрузилась. Но самолет никак не хотел лететь строго горизонтально. Он двигался по синусоиде, то наклоняясь вниз, то вздымаясь, отчего и высота полета непрерывно менялась. Но Иконников меньше всего об этом думал. Он думал о другом: "Угроблю я их, это факт! Не посадить мне машину!"

Больше часа пришлось ему, борясь с упрямой тугой ручкой, лететь, будто колыхаясь на волнах. Порой Косте казалось, что минутная стрелка стоит на месте. Но вот наконец среди заснеженных, мерцающих в морозном воздухе полей он различил свой аэродром.

"Как дать сигнальную ракету?.. Руки заняты. Ладно, черт с ней, с ракетой!.."

Угловато разворачиваясь, он повел самолет "по коробочке", всячески отдаляя выход на последнюю прямую. В эти секунды она ему представлялась в буквальном смысле последней… Так что торопиться с этим не хотелось. Он скорее почувствовал, а потом и увидел, что из-под моторных ниш выходят ноги шасси. Быстро оглянулся на Вихорева, полагая, что тот пришел в себя: кроме него, никто другой шасси выпустить не мог. Но Вихорев за штурвал не держался. С поникшей головой он привалился к левому борту.

Вот когда Иконникову вспомнились все его давние и очень немногие посадки. На учебном «стандарте» — планере Антонова. И на «аврушке», когда он сломал противокапотажную лыжу и был изгнан как неспособный из летной школы… Вспомнился ему, конечно, и единственный вполне самостоятельный полет на У-2, когда Китновский заставил его увести самолет из-под носа немцев. Пожалуй, этот-то полет и помог ему в данном случае.