Анатолий Сульянов - Расколотое небо

— Все продумано. Сделаем переходники.

— На пару дней пылесос, наверное, дадут. Эти вагоны сдадите в срок. А дальше как же?

Устякин усмехнулся:

— Пока пылесос будет у нас, мы изучим его и потом сделаем свой. Поменьше, конечно, вашего, но зато — собственный. Хватит силенок — сделаем получше вашего. Двухскоростной. Наподобие нагнетателя на моторе АМ-34, что стоял на штурмовике Ил-2.

Васеев удивился:

— Откуда у вас такое знание авиации?

— Я в войну авиационным механиком служил, — ответил Устякин. — Три года на фронте. Когда к нам приезжают из вашего полка или сами к вам на встречи ездим, у меня сердце быстрее колотиться начинает… — Устякин отвернулся, вздохнул. — Я в юности мечтал летчиком стать. Война началась — направили в авиашколу. Обрадовался. Приехал — ан нет, механиков готовят. Я к начальнику: отпустите учиться на летчика. Тот ни в какую. Рапорт мой порвал и отправил на занятия.

К ним подошли рабочие, обступили плотным кольцом. Устякин заметил, запнулся на полуслове:

— Что это я о себе разговорился?! Ты, браток, расскажи лучше о ваших делах. У вас там обстановка посложнее.

Васеев рассказал о своем ведомом лейтенанте Подшибякине, об Анатолии Сторожеве, о технике Муромяне, которые недавно отличились на учении, об особенностях полетов на сверхзвуковой скорости, о ночных вылетах. Он видел, чувствовал: слушают с огромным интересом — и радовался этому. Затем смущенно попросил:

— Вы бы, Иван Макарович, рассказали о фронтовых делах. Много, поди, увидеть довелось…

— Довелось, — согласился Устякин. — Недавно у школьников был. Ну, обычная встреча, сам знаешь. А один пацан мне и говорит: «Расскажите о самом памятном для вас дне во время войны». Подумал я и вспомнил, как уже в конце войны на наш авиационный полк немцы напали. Ночью, когда мы с Сашкой-оружейником после вылетов в ангаре ленты набивали патронами. Прижали они нас, как говорится, к стенке. Кругом стрельба, огонь, грохот. Глядь, вбегает молодой летчик Кремнев. В руках знамя держит. Помогли мы с Сашкой ему накрутить полотнище на грудь, под гимнастерку, а сами — к «лавочкину». Парашют приготовили — Кремневу лямки на плечи. А стрельба идет вовсю. Лейтенант мой вырулил и — на взлет. Немцы огонь усилили. Тут-то рядом снаряд разорвался. Сашку наповал, а меня шибануло о стенку ангара. Год, считай, лежал к койке пристегнутый — позвоночник осколком повредило. Встал на ноги — и домой по чистой. Хотел было свой полк отыскать, письма писал, но ответа не дождался. После войны много частей расформировали. Так-то браток, и кончилась для меня авиация…

— Как звали Кремнева? — спросил Васеев.

— Кремнева? Володькой. А почему ты спросил?

— Нашей дивизией командует генерал Кремнев Владимир Петрович. Фронтовик.

— Какой с виду?

— Высокий, подтянутый. Лицо смуглое. Строгий…

— Володька выше меня был. Худой, волосы черные.

— У генерала Кремнева седые.

— Могли поседеть за эти годы. Летать — не по земле ходить. В общем, браток, поспрашивай у вашего генерала о знамени. Может, и меня помнит. Скажешь, Устякин привет передавал. И про ангар скажи.

— Непременно, Иван Макарович, расспрошу.

— Пошли? — воспользовавшись паузой, предложил подошедший Стукалов.

— У меня одна просьба есть, — сказал Васеев.

— Говори, не стесняйся, — пробасил Устякин. — Чем можем, тем поможем.

Геннадий вынул из планшета чертеж с расчетом приспособления для тренажера. Стукалов и Устякин наклонились над листом полуватмана, углубились в расчеты. Минут пятнадцать они разглядывали чертеж. И какими же долгими показались Геннадию эти минуты!

— Как, Иван Макарович? — наконец спросил Стукалов.

— Подумать надо, Владимир Иванович, — ответил Устякин. — Штанги, макеты и растяжки сделаем, а вот лебедки у нас нет.

— Лебедку и трос выпросим во втором цехе или из неликвидов возьмем. А где ты мачты таких размеров достанешь?

— Сварим из наших, семиметровых.

— Тогда договорились! — обрадовался Стукалов.

— Спасибо вам, Иван Макарович, — обрадованный Васеев пожал бригадиру руку. — Этот тренажер нам очень нужен! Сроки освоения сократим!

— У вас тоже и планы и сроки есть? — поинтересовался Устякин.

— Есть. И еще какие! — сдержанно ответил Геннадий.

Пока Васеев говорил с секретарем парткома о предстоящем концерте, Устякин не сводил с него глаз. Васеев и раньше то и дело ловил на себе его пристальный взгляд, но не придавал значения; теперь это заметил и Стукалов.

— Чего это ты, Иван Макарович, с летчика глаз не сводишь?

— Уж больно похож на Сашку-оружейника. Смотрю и удивляюсь. И брови, и нос, и особенно глаза…

Слова Устякина отозвались в сердце Геннадия непонятной тревогой.

— Фамилия-то его как?

— Фамилия? Сашка… Сашка… Сколько лет прошло… — Устякин тер подбородок, морщил лоб, пытаясь вспомнить фамилию однополчанина. — Постой, постой, вспомнил. Саша Васеев! Точно! Васеев!

Пол под Геннадием качнулся и поплыл в сторону. Мир сжался до портрета отца в маленькой комнате матери. Геннадий словно стоял напротив отца и так отчетливо видел его глаза, чуть прикрытые в легком прищуре, что хотелось крикнуть от боли. Никогда в жизни он не видел отца вот так отчетливо.

— Что с тобой, браток? — Устякин поддержал Геннадия. — На тебе лица нет.

— Ничего, ничего, спасибо. — Геннадий шумно выдохнул и взглянул на Устякина: — Моя фамилия Васеев. Геннадий Александрович. — Какое-то время от напряжения он не мог говорить и стоял молча, чувствуя, как сохнут губы.

— Вон оно что! — Устякин вскинул густые брови. — Сынок, значит, Сашкин. Не ошибся я: уж больно ты на отца похож. Вот так встреча!

Их оставили вдвоем. Поначалу Геннадий говорить не мог, сидел молча, погруженный в свои думы. «Отец, отец… Сколько раз звал на помощь! Как хотелось посидеть на твоих коленях, как это делал сосед-мальчишка! Я ждал тебя каждый день, ждал твоего возвращения с работы, как ждали другие ребята с нашей улицы. Я долго не мог смириться с мыслью, что тебя нет; мне казалось, что ты далеко-далеко и скоро вернешься к нам с мамой…» До него едва доносился глухой говор Устякина, он слышал лишь отдельные слова, но за этими словами вставал отец.

Выйдя из проходной завода, Васеев сел в газик, кивнул водителю и погрузился в свои думы. Снова всплыло лицо отца, а в ушах загудел басовитый голос бригадира, вернувший его на какое-то время в грозное военное лихолетье.

Погруженный в свои мысли, опасность он все-таки заметил первым: справа, со стороны развилки, не замечая их газика, мчался груженный кирпичом многотонный МАЗ. Успел крикнуть шоферу:

— МАЗ справа! Тормози!

Расстояние между машинами быстро сокращалось, и водитель, избегая удара, начал выворачивать руль влево, на встречную полосу, по которой шел «Москвич».