Анатолий Сульянов - Расколотое небо

Васееву стало досадно за нелепое хвастовство Выдрина. Ему казалось, что все смотрят только на него, обвиняя его, секретаря парторганизации, в том, что первое же выступление на его первом собрании оказалось бестолковым, что во всем случившемся виноват он, Васеев.

Васеев увидел, как вскинул руку командир эскадрильи, и ему захотелось, чтобы Пургин выступил остро и задиристо, как это он часто делал в прошлом.

Пургин шел к трибуне медленно, вперевалочку. Увалень, мог бы побыстрее, подумал Васеев, глядя на комэска. Выступление пора бы начать, а он в своих листочках разбирается да на зал посматривает. Начинать же пора, чего тянуть! Комэск поначалу говорил бойко, не отрываясь от написанного заранее текста. В комнате вновь начали шушукаться, шелестеть лежащими на столах подшивками газет.

Геннадий досадливо отвернулся. И этот туда же: все хорошо, основные задачи решены. Неужели надо было собирать столько людей, чтобы лишний раз побахвалиться? Пора говорить о боевом дежурстве, об учении, о тех, по чьей вине еще есть недостатки. Ну, вроде бы дошло…

Пургин поднял голову, сложил бумажки.

— Подготовка летчиков почти завершена. В ближайшие дни выполним оставшиеся упражнения, и эскадрилья будет готова заступить на боевое дежурство.

— А молодежь?

Горегляд не сдержался, хотя обещал себе реплик не подавать. Да и попробуй сдержаться, если комэск уходит от главного: как добиться, чтобы молодежь летала не хуже опытных летчиков?!

Пургин сконфуженно мялся возле трибуны:

— С подготовкой молодежи к учению туго, товарищ полковник.

— Вы, товарищ Пургин, не мне, а партийному собранию докладывайте.

Горегляд ожег сердитым взглядом комэска и отвернулся.

Из всех выступлений Северину понравилось два — Васеева и Муромяна. Васеев говорил о более тщательном планировании подготовки каждого летчика, особенно молодежи; Муромян резко критиковал организацию работы на стоянке.

Из-за стола встал Горегляд:

— Товарищи! Я должен проинформировать вас о всей работе по подготовке к учению и заступлению на боевое дежурство. Сегодня командование полка рассмотрело этот вопрос, и я принял меры по ускорению подготовки молодых летчиков, переоборудованию командного пункта, подготовки помещений.

Горегляд был озабочен той легкостью, с какой некоторые давали обещания. Он принял часть вины на себя, не искал оправдания ни себе, ни другим.

— Надо сегодня же, завтра подробно разобраться с подготовкой каждого летчика, самолета, прицела, призвать на помощь комсомольцев, всю нашу молодежь.

Я прошу вас и в то же время обещаю, что командование полка окажет вам всяческую поддержку!

Расходились медленно, группами. Раздосадованный Пургин увел за собой командиров звеньев и инженера. Выставкин попросил остаться в ленкомнате членов партбюро. Горегляд, пригласив с собой Мажугу, вышел на улицу, под фонарь, закурил, обвел довольным взглядом усеянное яркими звездами темное небо. Погода, хоть и осень наступила, установилась хорошая: бабье лето — летай да летай. Летай, если бы не такие вот Мажуги. С ним, что с малым дитем, возятся, а он, сукин сын… Нет такого права, а то снял бы штаны да крапивой… Вот ведь человек — и глазом не моргнет. Наобещает — на словах хоть выспись, а назавтра — вновь за старое.

Пока полковник курил, Мажуга поправил фуражку, привел в порядок комбинезон, застегнул пуговицы. Как только командир бросил окурок в урну, приблизился к нему, опустил руки и в ожидании вопросов замер.

— Что вы опять натворили?

Мажуга путано и торопливо рассказал о пристрелке самолетов, о занятости тира, о капризах новых пушек. Горегляд слушал внимательно, не перебивал, но, когда Мажуга начал ловчить, взорвался и дал волю расходившимся нервам.

— Вы не выполнили приказа командира! Понимаете, о чем идет речь? Если не хватило времени или не было выделено достаточного количества спецаппаратуры, вы обязаны были немедленно доложить майору Чижкову! Так, я вас спрашиваю?

— Так, — согласился Мажуга.

— Поднимут эскадрилью по тровоге — и в бой… Тогда что вы скажете, если хоть один самолет не будет пристрелян? Молчите? Сказать нечего. А почему слова своего не сдержали? В комендатуре оказались… Почему, я вас спрашиваю?

Мажуга стоял с опущенной головой. Оправдываться не имело смысла — он уже не раз давал командиру обещания.

— Виноват, — выдавил он из себя. — Пригласили ребята, поехал в город…

— Вас, как телка, куда ведут, туда вы и идете! Плохо служите, Мажуга! Очень плохо! Посмотрите на себя — лицо желтое, помятое, руки дрожат. Вам же чуть больше тридцати, а выглядите хуже шестидесятилетнего. Не я ваш отец, а то задал бы вам трепку…

Горегляд заметил, что голос его стал слишком громким, и подумал: «Зря, наверное, ругаюсь — кожа у него толстая, голосом не пробьешь. А может, и не зря…»

Полковник смерил техника суровым взглядом, громко, чтобы и другие слышали, сказал:

— Судить вас будем! Судом офицерской чести…

Северин у тумбочки дневального задержался, снял с аппарата трубку и позвонил домой. Рая ответила тихим сонным голосом. Валерик едва заснул, ждал папу. И она ждет. Скоро ли придет домой? Ужинал ли? Северин, прикрыв трубку ладонью, отвернулся к стене и шепотом проговорил:

— Я сейчас приду. Мы выходим. Жди! — Положил трубку и мельком посмотрел на дневального: слышал ли тот? У дневального каменное лицо — не слышал; ну и хорошо. Вышел на улицу и остановился у порога. После яркого электрического света он не видел людей, а только слышал их голоса, среди которых выделялся командирский бас. Постепенно зрение вернулось к нему, и Северин различил Горегляда и стоявшего навытяжку Мажугу. Затем Мажуга вяло повернулся и зашагал в темноту. Замполит приблизился.

— Чем закончился разговор с Мажугой, Степан Тарасович?

— Все тем же… Расплакался, прощения просил. Обещаний целый короб надавал, веры ему нет.

— Какое же вы приняли решение?

— «Решение, решение»!.. — все больше раздражался полковник.

— Из дивизии звонили, — вмешался Выставкин.

— Они что предлагают? — спросил Северин.

— Повременить, говорят, надо. Конец года, предварительные итоги уже доложены, а вы с этим судом чести.

— Звонок — звонком, Степан Тарасович, а отвечать за боеготовность и дисциплину руководству полка в первую голову.

Из темноты вынырнул газик и, заскрипев тормозами, остановился. Горегляд направился к автомобилю, но услышал голос замполита:

— Может, пройдемся, Степан Тарасович, пешочком?

Погода преотличная, да и врачи утверждают, что надо больше ходить.

— Согласен. — Он приказал шоферу ехать в гараж. Прикурив очередную сигарету, подошел к Северину. Тот, запрокинув голову, рассматривал звезды. — Что ты, Юрий Михайлович, там увидел?