Анатолий Сульянов - Только одна ночь

— Возьми нож и разрежь голенища, — послышался глуховатый голос матери. — Мы в тридцать третьем году так делали, когда пухли от голода.

— Хорошо, мама, хорошо, — вымученно улыбнулся Толя и, взяв армейский тесак, разрезал оба валенка по щиколотку. Надел их и тут же присел — ноги не держали.

— Осторожнее, сынок, — сказала мать. — Потихоньку, полегоньку, не торопись, береги ноги. Бог даст, доживем до тепла, а там и полегчает. Щавель пойдет, из крапивы щей наварим, из лебеды лепешек бабушка напечет.

Она смотрела на сына и не узнавала. «Вытянулся парень. Лицо-то уже и не детское, взгляд как у взрослого, пристальный, мужской. Хоть бы уберечь его. А как? Вот сколько детишек-то умерло от холода да от голода. Немец проклятый все забрал, до последнего зернышка, весь скот в Германию угнал…» Она еще долго проклинала «фашиста проклятого», вспоминала довоенную жизнь, которая теперь казалась такой светлой…

Весна была ранняя. Люди разбрелись по полям в поисках щавеля, крапивы, лебеды. Закурились печки-времянки, разнося по селу вкусный запах щей, сваренных из крапивы, приправленных горстью прогорклой муки, добытой на сожженном немцами элеваторе… Мать изо всех сил старалась подкормить сына — ему шагать за плугом на картофельном колхозном поле.

Пахать Толю научил отец, ему, первому среди мальчишек, была доверена раненная в ногу красноармейская лошадь. Покорная и трудолюбивая, она сразу привыкла к пареньку, доверчиво и ласково клала голову на его по-детски узкое плечо. Толя водил лошадь в лишь ему одному известные места возле болота, где трава появлялась, как только сходил с песчаных пригорков снег; пока лошадь щипала первую зелень, он по-крестьянски неторопливо чистил щеткой и скребницей ее впалые бока, покатый круп, тонкую шею. Припадая на раненую ногу, лошадь передвигалась ближе к подлеску, смачно хрустела травой, довольно фыркала…

3 часа 1 минута 57 секунд. Время московское.

Размышления Скорнякова прервал телефонный звонок — Прилепский доложил обстановку. По данным разведки, «противник» ведет перегруппировку войск, дозаправку авиации, и потому налет начнется не скоро. Что ж, можно выйти на свежий воздух, мозги проветрить, поразмышлять.

Снова зазвонил телефон. Скорняков снял трубку и, с трудом узнав из-за помех голос члена Военного совета Снежкова, сообщил ему обстановку, рассказал о принятом решении, о предполагаемых дальнейших действиях, ответил на многочисленные вопросы. «Беспокойный человек, — подумал он. — Всегда с людьми, всегда там, где трудно. После партактива сел бы на поезд и — домой. Нет же, узнал о тревоге и — на КП части. Переживает, чтобы ни одна цель не осталась учебно не обстрелянной, обзвонил, говорит, все политорганы».

Скорняков поднялся по лестнице к связистам, послушал на ходу метеоролога о прогнозе погоды, отмахал последние девять ступеней, отдал честь часовому и вышел на улицу. Его догнал Лисицын, хотел что-то сказать, но, видимо, раздумал, и они молча пошли по широкой, уложенной плитами, тропе. На расстоянии пятнадцати — двадцати шагов за ними неотступно следовал начальник КП.

Небо на востоке начало сереть; среди густых листьев деревьев и кустарников все настойчивее шевелились и попискивали ранние птицы, откуда-то доносился отрывистый лай одинокой собаки, шум запоздалой автомашины. Все эти редкие звуки не нарушали ночного безмолвия. По-летнему глубокая тишина вызывала у Скорнякова внутреннее беспокойство, не давала ему отключиться от приглушенного шума командного пункта, забыться на какое-то время о налете. Он все отчетливее сознавал необходимость безотлучно находиться там, среди расчета КП, и через четверть часа заспешил назад, на свое рабочее место.

В зале висел полумрак: начальники родов войск, направленцы, офицеры штаба и политработники находились на своих местах. На электронном табло высвечивалась воздушная обстановка. Всмотревшись в табло, Скорняков приятно удивился — все, что нужно было знать о «противнике», о своих войсках, о возможных вариантах боевых действий, — все было отражено в полном объеме. «Наверное, оттого так бодро вышагивает Лисицын», — подумал Скорняков, удивляясь и необычной походке, и веселости во взгляде, и красивым театральным жестам; все, казалось, утверждало его главную мысль: «Сделано все возможное. Сбоев в работе АСУ нет, программы для ЭВМ отработаны. Командуйте и распоряжайтесь!» Что ж, хорошо, когда у заместителя такое настроение».

Лисицын и в самом деле был доволен и людьми и оборудованием; расхаживая позади ряда АРМов, он ощущал на себе взгляды десятков людей, чувствовал их кожей, и это внимание распаляло его еще больше, наполняло нескрываемым самодовольством и радостью. Единственное, что могло беспокоить Петра Самойловича, — отношение людей к «Сапфиру». Новое требовало к себе постоянного внимания, точности и аккуратности в работе. А у некоторых пока еще отношение к АСУ как к обычной связной радиостанции: дал триста восемьдесят плюс-минус пятнадцать вольт и пошел на перекур. Здесь требуется за каждым микровольтом смотреть, за каждым ТЭЗом [1] ТЭЗ — типовой элемент замены. — контрольная сигнальная лампа. И все это прошло через него, Лисицына. Особенно досталось в прошлом году, когда АСУ устанавливали, когда шла отладка ее многочисленных блоков. Приходилось то торопить бригады монтажников, то звонить в КБ, согласовывая сроки контрольных, предпусковых испытаний различных систем и блоков, то тормошить связистов, добиваясь от них устойчивости и надежной связи с радиолокационными подразделениями… Ему, а никому другому звонил сам главком и тоже торопил («Расшевеливайте этих сонных мух из монтажных бригад, гоните в шею бездельников, звоните прямо замминистра!»). Ходом наладки АСУ интересовались из ЦК и Совмина. Фамилия Лисицына на какое-то время стала в документах впереди главного конструктора «Сапфира» (тот свое дело сделал), и, когда обсуждали список на госпремию, участники совещания поддержали его кандидатуру.

Лисицын остановился возле своего АРМа, положил руки на спинку кресла, скользнул взглядом по лицу насупившегося Скорнякова. «Теперь-то чем недоволен? — ворчливо подумал он. — Правы те, кто предупреждал, что намучаюсь с ним. Вечно требователен… до бесконечности. А теперь, когда похваливать начали, и совсем…»

Скорнякова действительно уважали в войсках и в центре. Любили за доступность и человечность, за то, что не гнулся в дугу перед начальством, не пугался руководящего баса, не дрожал, когда на него кричали: «Почему у вас снова нарушение?» Когда случилось ЧП — лопнул трос подъемного крана и ракету «уронили» на землю, нашлись горячие головы, предложили привлечь Скорнякова к строгой ответственности. Но главком упрямо покачал головой: