Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

ОФИЦЕРЫ, СЕРЖАНТЫ, РЯДОВЫЕ… Все они толком не знали, что же такое настоящая разведка. Учителей не было. Учителя только делали вид, что знают нечто о предмете, но, дескать, пока рассказывать рано: «Знаете ли, секретность в нашем деле — прежде всего!»

А разведке можно научиться только в разведке. Это не профессия, это собрание навыков, опыта и сообразительности… Ну, еще немножечко так называемого бесстрашия… Среди них были более или менее талантливые, менее или более чуткие. Догадливые и сметливые. Оставалось до всего доходить своим умом или своим недоумением — «путем проб и ошибок». А что такое ошибки на фронте, догадаться не трудно: ошибся — калека; ошибся — покойник; ошибся — получай штрафбат. В разведке опыт и талант, может быть, важнее смелости. (А ни разу не ошибся — все равно то же самое, только, может быть, в другой последовательности…)

Она гибла в грязи, в паводок рано обрушившейся весны, в той самой «разведке боем», уже не стихотворной, а настоящей, в направлении не к «безымянной высоте», а к Сахарному заводу… Всю группу противник встретил плотным огнем и навстречу выкатил танк «Тигр» — это была первая лобовая встреча с таким танком, и в группе Романченко не оказалось ни одной противотанковой гранаты… Все это или подобное много раз описано, стократ рассказано-пересказано, и все равно все не так… Не будем множить версии… Начали по двое отходить к реке. И тут, как назло, автоматчик Шмаков заголосил:

— То-о-ся! То-о-сенька! Помоги-и!..

Вот она и кинулась, не назад, а вперед, к тому самому Шмакову… Без подробностей — его враспыл, а у нее три ранения за пять секунд: две раны пулевые, одна осколочная… Вот это «схватила»!.. Вынесли ее оттуда на рассвете следующего дня. А для этого все оставшиеся в батальоне, сорок семь бойцов и офицеров, пошли на штурм небольшой возвышенности в направлении Сахарного завода… Она спасла многих, ее спасали все оставшиеся — редчайший случай.

Антонину било в ознобе, и она твердила: «Я знала… Я знала… Пришли, все-таки…» — Председатель побежал в соседнюю, некогда польскую, деревню на взгорье, Дорофеевкой называлась — рукой подать. Добыл кружку горячего молока под угрозой пистолета — «единство фронта и тыла» называлось. Укутал в полотенце под вопли хозяйки. И принес Антонине.

— Пей понемногу. Не обожгись…

Она отхлебнула и причитала совсем чужим голосом:

— Во-от… Во-от чего мне надо было… Догадался… Догадался… Во-от чего мне надо было.

Виктор Кожин сам ее поднимал, сам нес, сам укладывал…

На телеге с параконной упряжкой, которую добыли тоже силой угроз и оружия, ее увезли по страшенной грязи в тыл, на поиски госпиталя… Антонине должны были ампутировать левую ногу. Она не давалась… Предупредили:

— При всех обстоятельствах нога гнуться не будет. И заражение угрожает…

— Будет гнуться, не будет гнуться — все равно нога. Пусть будет! — проговорила и потеряла сознание.

Ей сделали две операции… Прошел слух — были даже очевидцы — дескать, ногу ей ампутировали. Ан нет!..

Больную, вдрабадан изуродованную, еле-еле живую ее отправили на родной Урал. Там ее отходили, подлечили, выписали из госпиталя. И тут уж от всего благодарно-мстительного народа приняла она свою долю неизбывной муки. Единственная, лучшая из лучших, войной проверенная Антонина Прожерина выслушала: «Ишь, какие хитрованные, и там ей кормежка, и одежа, и всех мужиков… И тут ей дай жилье! Хрен ей! На-ко-ся вот выкуси!» — И справки у нее оказались не те, и нога была лишняя, не ампутированная, и жилья-то у нее нет, и, в конце концов, ее обвинили в «дезертирстве с трудового фронта», так как обнаружилось, что на фронт она пошла добровольно, но без письменного разрешения начальства…

На этих подступах к мирной жизни полегло столько фронтовиков, что и вспомнить нельзя… Все ее ордена-медали не помогли ничуть.

Последовательность в изложении не так уж важна. Эта повесть пишется не для любителей сюжета: сюжет — штука отличная, но у нее есть свои жесткие законы; но есть нечто выше этой драматургической ловушки… У войны один закон, и тот никаким законам не подчиняется — головой в омут. Какая разница, кто нырнул туда немного раньше, кто чуть позже? Тем временем на Висленском плацдарме, к которому, казалось, войска уже приросли намертво и заплесневели… (Это не значит, что с Брянским лесом покончено. Мы туда еще вернемся).

Чем ниже воинское звание, тем тяжелее переносится разлука с друзьями.

А пока: в лесной просторной луговине с крутым обрывистым краем расположилась небольшая группа офицеров разведбата. Заняты они были странным делом или еще более странным бездельем — у каждого на правой вытянутой руке висел новенький противогаз с сильно укороченной лямкой, а в ладони зажата рукоятка пистолета или нагана — в зависимости от пристрастий. Чуть покачивались нагруженные вытянутые правые руки — глаз то целился, то отдыхал… Но это все как бы само собой, а разговор шел отдельно:

— Прошу учесть, за вами снова слежка… — как бы невзначай произнес гвардии капитан Хангени.

— А за вами? — легко парировал Белоус.

— За нами и не прекращалась.

— Темную ему!.. — как пригвоздил Романченко.

— Нет, все должно быть светло, как на юру, — внес поправку Курнешов.

— Но разве мы что-нибудь скрываем?! — взорвался взводный.

— Но ведь и не приглашаем… И не пускаем… — это Хангени.

— Мы не обязаны сидеть за одним столом с кем попало.

— Тогда и не ро-о-о-общи, — почти пропел Василий Курнешрв.

Разбойник Дубровский снял с руки противогаз. Все проделали то же самое — в ладонях темно поблескивало оружие. Целились — каждый по-своему. Били каждый по своей самодельной мишени.

— Баста! — сказал Хангени и поднял руку — стрелял он неважно и сваливал постоянно на природное национальное косоглазие.

Оружие поставили на предохранители, позатыкали кто в кобуру, кто за пояс. Пошли к мишеням. Возле мишени взводного Хангени произнес:

— Обалденно! — Все попадания были в десятку и около.

Вернулись на свои места. Повесили на руки противогазы и снова начали целиться.

— Интересно, у него всегда в десятку, а у меня… — посетовал Долматов.

— Дай ему пострелять из твоего миномета, посмотрим, куда он за-за… попадет, — заметил Белоус.

— Может, товарищ разбойник поделится опытом?.. — начал игру Хангени.

Проще простого, — сразу откликнулся взводный, а сам продолжал целиться.

Это был уникальный нанаец: Никита Хангени — природный бездельник, но при этом человек с совестью и хороший товарищ, а потому постоянно просился в разведку. А его все время туда не пускали, потому что, если пойдет один политработник, надо идти и другим, а кому это из «оргов» и «политов» хотелось ни с того ни с сего подставлять башку под пули и вообще рисковать?.. Изредка он все же вырывался с самыми надежными командирами — вот и спутался прочно с боевой компанией…