Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

— Пять рублей на оскорбленного — за одно ругательство. Идет?.. — скромно предложил казначей.

— Разорение! Даже при десяти головах это сразу полсотни…

— А трехэтажный, извините, что, в тройном размере? Или со скидкой?

— Вот, например, два с половиной слова… и основной оклад тю-тю…

— Не прибедняйтесь: фронтовые — пятьдесят процентов, разведывательные — пятьдесят процентов, гвардейские — пятьдесят и еще «звездные» (за звание)… Богатенькие становимся, господа офицеры, — рачительно выговорил Никола Лысиков.

— Тебе-то что, ты вообще не ругаешься. Разжиреешь на нас, грешниках.

— На вас, пожалуй…

— Пора раскошеливаться — ПЯТЬ! Рублей! На оскорбленного!

— Нет — ТРИ!

— Где там спряталась Юля?

— Здесь я…

— Юля, пять или три?

— Пять лучше, но они не согласятся…

Короткая стрижка, совсем мальчишеская, и очень большие, чуть испуганные глаза — вроде бы тихоня, но ее присутствие незаметно влияло на мужское сборище — Антонина не в счет, она совсем своя, к ней привыкли.

— Хорошо — три! Но в присутствии женщин ставка удваивается.

— Не так. Присутствие каждой женской особы удваивает ставку. Вот, например…

— Даже если она…?! — хотел спросить Романченко.

— Монахиня… — выправил положение Курнешов.

— Ладно, половина денег на помощь родным в случае ранения или гробешника — согласен. А вот с остальными что будем делать?

— На пропой! — заявление категоричное.

— Вы что, взбесились?! И так… — не выдержал военфельдшер.

Дружно скандировали, притом почти все:

— На про-пой! На про-пой! На про-пой!

Кто-то вынул из ножен финку и черной рукояткой начал стучать по столешнице. Ножи с черными рукоятками были отличительным знаком их танкового корпуса.

— Тогда уж лучше материтесь, — почти сдался военфельдшер.

— Не так. После первой рюмки… Нет… После первого глотка ставка еще раз удваивается! — уже почти диктовал председательствующий.

— Принимаем, — азарт рос. — Подписываем и…

— Последняя подпись автоматически включает счетчик. Вы слышите? — объявил он. — Соберитесь с духом.

Так начался торжественный акт подписания Устава и Норм поведения. Председатель объявил условия игры, стало ясно: кое-что было приготовлено заранее.

— Каждый может выбрать одну из заповедей или норм и расписаться против нее. Можно приписать свою — все вместе образует «Кодекс Бегущих На Помощь». Вопросы есть?

— До едрени-фени вопросов.

— Короче…

— Курнешов пусть первый.

— Я полагаю — «Порядок и достоинство, прежде всего… У негодяев, доносчиков, трусов земля пусть горит под ногами».

— Она и так вся обуглилась, — заметил Долматов.

Поднялся общий гул, и Курнешов подписал. Лысиков придвинул бумаги к себе:

— «Гаснет звезда — где-то рождается Новая Звезда», — читал он чуть торжественнее, чем следует, и подписал.

Тут все малость попритихли… Насторожились. Не хотелось ударить лицом в грязь. Одна за другой появлялись подписи под разрисованными листами ватмана — Уставом и Нормами поведения. Заковыристые, еще не изобретенные и не устоявшиеся подписи появлялись на полях вечных изречений и наскоро придуманных… Подписывал Иван Белоус и произнес вслух:

— «Тухлых не принимать в свой круг». Мы не обязаны с кем попало сидеть за одним столом. Ни на том, ни на этом свете, — всем очень понравилось.

Антонина уже выбрала и показала пальцем Виктору Кожину.

«Любовь и ненависть — наше дыхание»… — Кожин прочел и подписал.

Любовь… Любовь — и все, — Антонина вывела свою скромную подпись рядом с размашистой Кожина.

— Вычеркнуть «ненависть»…

— Нет. Пусть остается! Андрюша Родионов придумал сам:

— Бежать на помощь трудно, потому что надо бежать без передышки… А я не больно-то люблю бегать… — почему-то все были очень рады.

Фельдшер Валентин произнес и записал от себя:

— Каждый из нас носитель жизни. Она входит в нас и покидает нас, как дыхание… — подписал.

Ближайший друг хозяина землянки — «закадычная головушка», как он его называл, Зорька Нерославский, гость из танковой бригады, прочел:

— Если вы способны созерцать Жизнь и Смерть одновременно — ВЫ БЕНАП, — аккуратно подписал, хотя где-то посередине и дрогнул.

— Это все для меня чересчур… — бубнил Романченко, он сгреб к себе все бумаги. — Для меня пусть будет столько, чтобы хватило! И чтоб еще осталось… И чтоб всегда было горючее и то, и это… И чтоб не глохли наши моторы! Ура! Дайте выпить, а то… — сам себе закрыл рот.

Председатель сказал:

— Я давно выбрал — «СМЕРТЬ ЛЮБОГО БЕНАПа — ЭТО И МОЯ СМЕРТЬ», — подписал.

— Ну, тебе умирать, да умирать, — чуть слышно заметил ему Валентин.

Но все расслышали: переглянулись, кто-то почему-то хохотнул, а председатель на одно мгновение засек распахнутые и уткнувшиеся в него глаза Юлии.

Небольшая группа молодых офицеров, «костяк разведки», как их называли в штабе корпуса. Каждый числился одним из лучших профессионалов, со своей собственной манерой поведения, навыками, исключительностью, достоинствами и, конечно же, слабостями, недостатками… Они сошлись, чтобы поддержать друг друга, а еще они сошлись, наверное, чтобы выстоять — хоть немного попридержать эту и «бесившуюся русско-татарскую матерщину (к которой примкнули плотно все другие национальности). Она постоянно лилась на них с самого верха, била фонтаном снизу. Армия была особым полем разгула этого рода речений. Поток захлестывал с головой, и, качалось, нет ему конца. Но так уж случилось, что два-три человека из их же окружения вообще не ругались, ни при каких обстоятельствах, это было постоянным укором. И все трое самые разные люди, между собой почти не связанные: рядовой Федор Неструлин (у него два сына были на фронте); этот башкирский скромник Никола Лысиков; да и сам комбат, гвардии майор Беклемишев Нил Петрович… Не пустяк. Это что-то обозначало… Ну а еще они сошлись, потому что каждому в отдельности оказалось не под силу понять, что же это за такое наваждение — взаимное, многоярусное истребление: «Тут тебя враг колотит — ладно, он враг, — но свои-то еще круче и отвратительнее — и «вышестоящие»», и надсмотрщики, и стукачи-добровольцы, и по долгу службы; истребляют ближних и тебя самого хуже заклятого врага». И обязательно надо было выяснить, есть ли в этом постоянном чередовании восхвалений, ругани, награждений, наказаний, дурости и унижений хоть намек на какой-нибудь смысл?.. И еще, есть ли смысл в неизбежной, постоянной гибели твоих товарищей?.. И почему у воюющего человека постепенно пропадает страх перед врагом, даже перед смертью, а вот страх перед своими карателями не пропадает?..

Строки, которые пойдут ниже, можно прочесть, а можно пропустить не читая. Только для них, для новоявленных БЕНАПов, эти строки означали чуть больше, чем фортеля и шутки, — они все участвовали в создании первых в их жизни документов, не навязанных, не подсунутых сверху, пусть немного выспренних и чудаковатых, но ими самими созданных и отражающих, хоть малость, их состояние духа. И что главное — их надежды.