Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть

Он вставил картинки в ящик, и дети увидели за передней стеклянной стенкой берег реки, согбенную старуху и плавающий у самого берега розово-желтый плод…

— Смотрите, летит самолет! — крикнул Канэ.

Ками-шабан не торопясь вытащил картинки из ящика, взял велосипед за руль и повел его, как ведут за рога послушную корову. Самолет летел высоко. Белые облачка в небе висели неподвижно.

Норико и Канэ отошли к парапету на мост. Там они прислонились к каменной стенке и подняли лица.

Они стояли так, что их тени падали на камень.

Две тени на каменном парапете моста можно видеть и сейчас.

То, что ему лучше всего быть, когда он вырастет, борцом, Исигуро понял рано: в четырнадцать лет он весил восемьдесят килограммов и мог шутя вытолкнуть из круга взрослого. Боролись обнаженными, в легких поясах фундоси. Исигуро уже тогда начал отращивать волосы, чтобы перед выходом на помост собирать их узлом на макушке. Ему нравилось долгое, неторопливое вступление, которое предшествовало борьбе.

В восемнадцать лет он одержал победу над приезжим борцом из Киото, который не решался уже выступать в больших городах и вместе с группой таких же сошедших с большого ринга, как он, объезжал маленькие городишки, не гнушаясь даже выступлениями в деревнях.

И вот теперь Исигуро сам сидит на камне в переулке около дома, вспоминая. Прошел какой-то десяток лет, и ему самому пришлось осторожно выбирать противников и избегать больших городов, где так много появилось перед войной молодых, сильных, толстых парней с наглыми самоуверенными глазами и блестящими жирными волосами. Сразу же после начала войны его призвали было в армию, в продовольственный склад, но врачи нашли болезнь сердца и его отпустили.

А теперь он с утра должен думать, как заработать на обед. Выступления борцов не проводят, некому смотреть их. Когда конец этой войне?

Его мутило от голода, он встал с камня, сделал несколько шагов, шумно набрал воздуха…

Белый снизу и почерневший сверху от пламени камень отвезен в карьер — место захоронения камней Хиросимы.

Яно Гоити выписали из больницы без его согласия, больничная машина отвезла старика и высадила у порога дома. Шаркая растоптанными ногами и держась рукой за фанерную перегородку, он брел к себе. Дверь оказалась не закрыта, он вошел и, опустившись на циновку, долго приходил в себя.

— Мицуко-сан, — слабым голосом окликнул он.

Шаги прекратились, скрипнула и поехала в сторону дверь, в проеме показалось побитое оспой доброе лицо соседки.

— Вы вернулись, вы теперь лучше выглядите, — сказала женщина. — Могу я что-нибудь сделать для вас?

— Когда они выбрасывали меня, они что-то говорили про капельницу.

Женщина смутилась.

— Теперь у нас очень строго.

— Вот, — сказал он и протянул ладонь, на которой лежало несколько смятых бумажек. — Я заплачу.

— Ну, разве что так

Ночь он спал плохо: сон рвался на куски.

Рано утром пришла Мицуко, ловко повесила на стену капельницу, обмотала руку старика резиновым жгутом, попросила поработать пальцами, протерла кожу спиртом и ловко всадила чуть ниже сгиба руки в голубую вздутую вену острую иглу.

Спасательной командой, которая работала через полмесяца после взрыва, в пепле была найдена стальная игла для внутривенного вливания.

Полицейский Ясано Кидаи заглянул под мост и увидел спящего под кучей тряпок мужчину. Рука спящего была повернута ладонью вниз, выше запястья начиналась татуировка — дракон. Это тот самый дезертир, которого уже месяц как разыскивают за двойное убийство!

Кидаи повезло.

Из-за угла на набережную вышел патруль.

Окружили мост, и тогда Кидай, спустившись к воде, крикнул в полутьму, ящикам и зловонным кучам старого тряпья:

— Можешь выходить, нас пятеро. Не хочешь? Тогда стреляю.

Некоторое время под мостом было тихо. Потом раздались слабые голоса. Невидимые люди, плача, уговаривали кого-то. Наконец с грохотом перевернулась и упала картонная коробка и из-за нее на свет, затравленно вертя головой, вышел человек

— А ну, отверни рукав, — сказал старший патруля. — Он. Татуировка его. Тебе не повезло с нами.

Задержанный не ответил.

Старший достал из кармана наручники, защелкнул один браслет на руке дезертира, а второй, звякнув цепочкой, на руке Кидаи.

— Отведешь в участок. В случае чего можешь разбить его голову о мостовую.

Полицейские засмеялись, Кидаи потянул бродягу за собой.

Они отошли от моста всего шагов на десять…

Под слоем пепла и камней, которыми была завалена улица, были найдены наручники с костями двух соединенных ими рук.

Этого дня они ждали всю неделю. На остановке у афишной тумбы, где они обычно назначали свидания, Синоко сказала:

— В понедельник мои уезжают в деревню. Автобусом, в четыре часа.

— Наконец-то. Я думал, они никогда не уедут.

— Какой ты нетерпеливый! — Синоко покраснела. Они встречались целый год, но никогда еще не оставались наедине.

— Нетерпеливый… Меня могут забрать в армию. Уже взяли тех, кто старше.

— Война вдет к концу, но я согласна, — она сама испугалась того, что сказала.

В город Такеути приехал с севера, с Хоккайдо, поступил на жестяную фабрику, где делали металлические фляги для солдат, котелки и корпуса противопехотных мин. Там же работала Синоко.

Ночью он уже не спал, вертелся на жесткой циновке, то и дело протягивал руку, поворачивал к слабому звездному свету будильник. Когда стрелки сошлись на четырех, Такеути вскочил, сполоснул лицо.

К дому, где жила Синоко, подошел, когда улицы уже запрудила утренняя толпа. Увидел: дверь приоткрыта. Осторожно, вздрагивая, поднялся на второй этаж, раздвижная дверь тотчас поползла в сторону.

— Скорее, скорей!…

Они шумно выдохнули и, слабея, опустились на циновку.

— Погоди, — прошептала она, — я сниму пояс.

Их пепел перемешался.

Кавасаки, на котором плавал с напарником Дайсабуро, подошел к базарному причалу, когда все места у стенки были уже заняты. Пришлось швартоваться к шхуне. Она покачивалась, скрипела, швартовый конец принял какой-то старик

— Помоги! — крикнул Дайсабуро инвалиду-напарнику, и тот стал вытаскивать из трюма на палубу корзины с блестящей тяжелой рыбой.

Дайсабуро занял место в торговом ряду, вывалил тунцов на металлический лист, установил корзины под прилавком и начал торговать.

Подошла женщина и спросила цену. Дайсабуро приподнял бок самой большой рыбины.

— Ты когда-нибудь видела такую? — спросил он. — Отрезать?

Он поиграл ножом и провел им по рыбьей спине.

Женщина колебалась.

Раздались крики. Люди бросились бежать вон из рядов.

«Американские самолеты, будут бомбить», — понял Дайсабуро. Он знал, где здесь прятаться, забежал за пакгауз, нашел вход в подвал и нырнул в него.