Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

– Товарищ командир, меня убило! – Опустил руки, постоял и вдруг побежал.

Толя бросился в свою сторону. Ему надо через улицу, туда, где почти все дома уже пылают, где дым все пухнет от взрывов.

– Что бегаешь? – крикнули на него. Глянул: длинный ряд серых ушанок, белые тулупы, шинели. Окоп красноармейцев. Усатый солдат машет рукой: ложись, мол. С радостной готовностью подумалось: эти не то что мы, эти привыкли к окопной войне. К Толе начала возвращаться прежняя легкость, уверенность. Несколько домов еще стоят, дом с крылечком, штаб – тоже цел. Рядом глухо бухает дзот.

Дверь в штаб распахнута. Толя вбежал, не очень рассчитывая увидеть кого-либо. И застыл от неожиданности. Петровский сидит за столом и помешивает ложкой в тарелке. Щи, наверно, очень горячие! Помешивает ложкой и слушает партизана, который говорит почти то же, что должен сообщить и Толя. Со всех сторон подходят немцы.

– А вы не нервничайте, так и скажи Царскому. Фронт! Привыкайте.

Толя доложил про «свои» танки, машины. Когда Петровский смотрит вот так в упор, все на самом деле кажется обычным: и немцы и танки.

– Хорошо. Наблюдать. – Лишь два слова бросил Петровский. Поднялся из-за стола. В холодноватых глазах и высоких, словно подпухших, скулах, во всей его очень военной фигуре какая-то торжественность. И как он произнес это: «фронт!» Сразу вспоминаешь, что Петровский – кадровик.

Толя выскочил на двор с чувством, с каким выходят из укрытия: очень надежным среди разрывов и пламени кажется дом, где – Петровский.

Вдруг увидел партизана, который перед ним докладывал Петровскому. Человек лежит головой к черной яме, серый плащ обрызган кровью. Толя обошел убитого. Постоял над ним. Остриженная голова страшно и просто, как арбуз, расколота, и что-то бело-красное, словно вспененное… Толя вдруг ощутил, как у него самого что-то взбухает под черепом. Повернулся и побежал в свой конец деревни. Пламя гудит, рвется из окон домов, насквозь светящихся, огненно-прозрачных.

А возле мостика все как было. Волжак смотрит на лес, Лина на деревню оглядывается.

– Наблюдать! – сказал Толя.

Волжак усмехнулся.

– Толя.

Это Линин голос. Она все приподнимается, все слушает усиливающуюся стрельбу в деревне. Толя перебежал улицу, лег возле окопчика Лины. Приказал:

– Спрячь голову.

– А ты?

– Ну, тогда подожми хвост, – говорит Толя и, довольный, что может быть таким по-мужски грубым, смелым, опускает ноги в окоп. Лина отклонилась к стенке, чтобы он мог втиснуться. Земля будто прижимает их неловкие тела. Толя ощутил, что дрожит. Черт, еще подумает, что боится. Дурацкое положение: головы не спрятаны, торчат над землей. Толя положил винтовку на бруствер рядом с винтовкой Лины, но перед ним не поле, не лес, а бледное лицо и странно близкие, спрашивающие глаза девушки.

– Ты все-таки спрячь голову…

Толя наклонил неподатливую девичью голову, ощутив пальцами твердую косу под платком.

– Вот так.

Лина нерезко, с ласковым упрямством подняла лицо.

– Я боялась, когда ты бежал. Ой, а что это гудит?..

– Ничего не гудит. – И тут же увидел, как из-за огня показалась черная башня танка, потом отодвинулась назад, пропала…

… Она сидит на снегу, надо идти, уходить, а Лина не может и, наверно, потому всхлипывает. Толя ждет.

– Ладно, теперь все, не спеши…

Он знает, что так и совсем можно отстать, потерять своих в ночном лесу, но что поделаешь, если Лина больше не может. Целый день обстрела, потом вдруг выползшие из-за пламени танки, черное крыло бегущих по полю. И бесконечное поле, все пронизанное, прошитое трассами пуль.

…Толя стоит над Линой, ждет, смотрит на дотлевающее пожарище, похожее на длинную полосу раскаленного кузнечного железа. Эта полоса то вспыхивает, то угасает, то в одном конце, то в другом. Потом вдруг брызнут оттуда горящие пулеметные очереди. Там – немцы. Догорает Сосновка, гаснет день, и все чернее делается поле, по которому отступали. Оно ямой кажется. Там лежат те, кто не добрался до леса. Там много осталось, так много, что самое страшное впереди уже не кажется страшным.

Лина сняла рукавицы, берет снег и трет колени. Сколько раз она с разбегу падала на чернеющую из-под снега каменно-мерзлую землю! Поднимались по команде Волжака, но тут же танки начинали бить прицельно. Снова падали.

Опираясь на винтовку, Толя наклонился, подал Лине чистого снега.

– Я сейчас, Толя, – всхлипнула она.

– Ладно, в лес немцы не пойдут.

Лина поднялась с земли, взяла свою винтовку.

Красные отблески пропали за деревьями.

Нежданно просто встретились, сошлись с несколькими партизанами на темной лесной дороге. Ни пугаться, ни радоваться сил нет. Но когда Толя увидел большую группу и услышал приглушенный голос Волжака, очень обрадовался. Из третьего взвода здесь еще Дубовик Коля, остальные в темноте как чужие, совсем, кажется, незнакомые. Белеют и солдатские полушубки. Отличаются и здесь партизаны, от солдат, но совсем не так, как в деревне, в окопах. Люди в шинелях, белых полушубках пришибленно молчаливые, зато партизаны, попав в лес, повеселели. Их не пугает грозное для фронтовика слово «окружение». Они уже закуривают.

– А ну, дайте по губам! – голос Волжака. Хотя он командир лишь над Толей, Линой, Дубовиком, но и другие именно от Волжака ждут чего-то.

Человек готов вести, а это на всех действует.

– Кто местность знает? – спрашивает Волжак.

Молчание.

– Два человека – в дозор.

Молчание.

Толя – связной, это к нему прежде всего относится.

– Я пойду, – сказал он Волжаку. И Дубовик подошел:

– Мы с Толей пойдем.

В темноте уже спорят вполголоса.

– Правильно Бойко предупреждал. Без артиллерии захотели против фронтовых частей. Еще как до ночи додержались.

– Знаешь ты, кто что говорил! А видели, как Петровский с гранатой за танком бежал.

– Комиссар предупреждал…

Уходя вперед, Толя еще слышал:

– А Бойко правильно…

Толя и Дубовик идут впереди всей группы, собравшейся, но все еще не единой. Не легко приходят в себя люди после такого боя и разгрома. Но когда Волжак рядом, Толя почти спокоен. Тем более перед Колей Дубовиком. Он так послушно идет следом. Что, пишешь стихи? Это тебе не на белых простынях!

Ночная дорога уводит неизвестно куда. Как раньше думалось: только бы увидеть своих, армию, так теперь хочется одного: вырваться в свой мир из-под всего, что висит над тобой, три года висело.

Ночную дорогу в лесу видишь не столько под ногами, сколько над собой: вершины сосен не заслоняют неба.

Кто-то догоняет, высокий, в шинели.

– Тут Слобода будет…

Это Иван Безымянный. Худой, черный солдат все еще не попал в запасной полк, все еще с отрядом.

– Наши в Слободе, – уверенно шепчет он.