Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Через несколько дней капитан Вильд перевел меня в свой штаб, если его еще можно было так называть. Но он, безусловно, хотел для меня перемены в лучшую сторону или немного поберечь, потому что я действительно был последним офицером, остававшимся там после 14 января. Во всяком случае, это не имело для меня большого значения, я просто носился на ногах с места на место. Командовал ли я десятью солдатами своей роты, или помогал капитану командовать батальоном из 50 человек, в этом не было существенной разницы. Мы отошли еще дальше. На узкой проселочной дороге, которая проходила по полю в середине леса, мы находились в 20 километрах к югу от Прейсиш-Штаргард и в 60 километрах от побережья Балтики в Данциге.

24 февраля капитан Вильд отмечал свой тридцать пятый день рождения. Унтер-офицер полевой кухни не забыл его. Он принес торт в дом лесника, в котором мы отдыхали. Во время отступления торт был испечен только наполовину, но он достал его только после того, как накормил нас жареной свининой, и уже никто не хотел есть. Сидя в брошенном доме, на обитом бархатом дедовском стуле, принадлежавшем леснику, я положил ноги на стоявшее напротив меня кожаное кресло. Меня охватило чувство сильной усталости. Через какое-то время я был разбужен взрывом противопехотной мины. Было два часа ночи. Должно быть, на нее наступил вражеский разведчик. «Какого черта, — подумал я, — противник никогда не атакует ночью». Больше меня ничего не беспокоило. Я хотел спать. «Пошли вы все…!» Такими были мои полусонные мысли.

На равнине, сразу за лесом, батальон занял широкую полосу обороны. Мы могли держаться только в ключевых пунктах. Утром 26 февраля мы отбили атаку русского подразделения, проводившего разведку боем. После этого противник остановился. Было заметно, что русские нуждались в передышке. Они остались в лесу, готовясь к очередной атаке. Благодаря этому у нас появилась надежда на несколько дней отдыха. Неожиданно исчез снег. Его поглотило теплое мартовское солнце, и над потемневшими полями подул мягкий ветерок. На лугах стали появляться первые ростки зелени. Моим воображением завладела иллюзия пробуждавшейся жизни. Свое зимнее обмундирование мы сдали в тыл.

Опорным пунктом обороны нашего батальона была железнодорожная станция Гросс-Волленталь. Она находилась на левом фланге и была занята остатками моей 1-й роты. В ней было 15 человек, а командиром был недавно прибывший лейтенант. Они расположились в станционном здании, и у них был хороший сектор обстрела. За прочными кирпичными стенами они чувствовали себя защищенными. Это была типичная для небольшого городка кирпичная станция, каких в северной Германии было великое множество. Незадолго до этого она еще действовала. В здании еще стоял присущий всем вокзалам запах.

Маленький домик, в котором располагался командный пункт, имел тонкие стены. Единственная комната находилась на обращенной к противнику южной стороне. Мы были очень измотаны, нами овладела апатия, и тяга к комфорту взяла верх над уставными требованиями безопасности. Вместо того чтобы разместиться в конюшне, мы заняли комнату, выходившую окнами к противнику. В ней было две кровати, в которых солдаты и офицеры спали по очереди, конечно же, не снимая с себя сапоги и одежду. Такого покоя не было уже давно. Я мог сосчитать на пальцах те дни и ночи, когда я мог спать без сапог. В тех боях это продолжалось все время.

Во сне я услышал стук и это отвратительное шипение взрывателя ручной гранаты, которая должна была разорваться. Мне снилось, что вражеская штурмовая группа выбивает нас из дома и в комнату брошена граната. Все еще в полусне я выпрыгнул из постели, и смех моих товарищей разбудил меня полностью. Однако в этом сне была и доля истины. Снаряд полевого орудия пробил стену над моей головой, спинку деревянной кровати и застрял в противоположной стене, с которой еще сыпалась штукатурка.

В 8.05,4 марта 1945 г. передовой наблюдатель доложил о передвижении крупных сил противника из Гоосс-Волленталя на север. В 8.15, при одновременной поддержке с воздуха, противник начал артиллерийскую подготовку, отличавшуюся особой интенсивностью в полосе обороны 7-го гренадерского полка. За этим последовала массированная танковая атака по направлению к линии железной дороги со стороны Гросс-Волленталя и Нойбухена.

Так описывает история полка начало этого дня. Как я вспоминаю, под сильный огонь попал соседний участок слева. Находившаяся позади и левее нас господствующая высота к северу от Гросс-Волленталя оказалась в руках противника. Рота, то есть 15 наших солдат, получила приказ отбить эту высоту. Сначала нам надо было немного отойти назад. Потом мы подтянулись к нашим артиллерийским позициям, чтобы получить возможность охватить потерянную высоту полукругом. Все это время противник подвергал прилегающую местность сильному обстрелу из тяжелого оружия, в особенности отдельно стоявшие дома фермеров. Русские догадались, что там находились наши огневые позиции. У подножия высоты, рядом с последней фермой поддеревьями стояли полевые гаубицы, которые вели огонь. Наше передвижение к открытой возвышенности было замечено.

Со стороны противника был открыт сильный минометный огонь. Вокруг нас повсюду было слышно, как свистят и разрываются мины. С самого утра у меня было мрачное предчувствие, и когда то, чего я так боялся, произошло на самом деле, я почти что успокоился. Сначала я бросился на землю, но вскочил слишком рано, чтобы продвинуться к дому, полагая, что там будет легче укрыться. По-видимому, из-за грохота взрывов я не услышал минометных выстрелов. Острая боль от серьезной раны в левой ягодице заставила меня залечь. Я пополз к дому. Вдобавок я чувствовал, что мне не хватало воздуха, и это меня тревожило. Стало понятно, что у меня пробиты легкие. Один из моих связных втащил меня в дом, где меня уложили на охапку соломы. Санитар артиллерийской части сделал мне перевязку. Дыхание у меня было поверхностным, и я задыхался.

Добраться до тылового перевязочного пункта было лучше всего с полевой кухней артиллеристов, которая только что прибыла на огневые позиции. Меня должны были взять на конную повозку. Но прошло еще четверть часа, показавшиеся мне вечностью, прежде чем она была готова тронуться в путь. Затем меня подняли в маленький фургон. Места для лежания не было, и поэтому я должен был сесть рядом с ездовым. Но я скорее висел, чем сидел на его сиденье, уцепившись одновременно за ездового и за железный поручень. Началась сумасшедшая гонка. Над нами пролетали вражеские самолеты. Ездовой не стал рисковать, съехал с дороги и погнал обезумевшую от страха лошадь по лугам и полям. Повозка тряслась и подпрыгивала на кочках, бороздах и траншеях. Это было настоящей пыткой. Меня выгрузили в штабе какой-то части, где доктор сделал мне укол против столбняка. Потом меня погрузили на санитарную машину. После бесконечно долгого переезда меня доставили в отделение полевого госпиталя при штабе нашего соседа, 35-й пехотной дивизии.