Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

В замкнутом офицерском кругу все еще наблюдалась привычная вежливость. В обращении между собой мы использовали слово «господин», в то время как в других местах «классово сознательные пролетарии» уже обращались к нам на «ты». Среди этих офицеров находилась девушка лет 20, хорошенькая как картинка, с ослепительно белыми волосами и яркими голубыми глазами. Это была дочь генерала Ляша, последнего коменданта «крепости» Кенигсберг, который сдался там в плен. Я поражался, где и каким образом такая девушка смогла пережить последний штурм.

Торнский лагерь был таким огромным, что со своей ограниченной сферой передвижения я не мог представить себе его подлинных размеров. Говорили, что за его заборами из колючей проволоки находилось около 30 000 человек. Каждые несколько дней отправлялись транспорты с амбулаторными больными и ранеными. Их собирали партиями по несколько сотен человек, и они покидали лагерь. Случайно я встретил там человека из Штокерау, которого звали Франц Хайнц. Мы обменялись адресами, и я вручил ему записку для своих родственников, так как рассчитывал, что поскольку он был всего лишь простым солдатом, то его отпустят раньше, чем меня. Случилось так, что его отпустили уже в 1945 г., а мои родители узнали, что я жив, только накануне Рождества, 24 декабря.

Как выяснилось, следующим пунктом назначения маршевой колонны был Грауденц, в 55 километрах от нас. Но надо было идти пешком. В колонне было, наверное, от 500 до 1000 пленных, которые были построены, как это было принято у русских, по пять человек в ряд. Впереди шло около 30 офицеров, от лейтенанта до подполковника, с багажом различной тяжести. Те господа, которые не были ранены и сдались в плен добровольно, как правило, имели при себе много вещей. Я и другие раненые обладали только тем, что нам удалось забрать с собой из госпиталя в Данциге. У меня было только надетое на мне белье, форменный китель и брюки, ранец, котелок и шинель. Вдобавок к этому я носил при себе зубную щетку, расчетную книжку, личный жетон и пару фотографий в старом пластиковом бумажнике.

Франц Манхарт был определен в предыдущую партию, и поэтому мы с ним расстались. Кроме Франца, я потерял еще одного товарища, с которым познакомился в лагере под Торном. Это был доктор филологии Вальтер Рат, уроженец Вены, который раньше проживал по адресу Хюттельдорфштрассе, 333. Рат занимался изучением классических языков, был высокообразованным преподавателем гимназии, но в тяжелые времена до 1938 г. не имел работы. Потом он стал руководителем местной организации австрийской Трудовой службы, после чего работал в Трудовой службе Рейха. К концу войны его перевели в Вермахт, где он стал лейтенантом. В лагерном лазарете он лежал на соседней койке.

В 1960 году я встретился с ним в зальцбургском офицерском клубе. В то время он служил в австрийской армии в звании майора и командовал батальоном связи. Он очень сожалел, что мы не встретились раньше, так как у него поначалу были трудности с подтверждением своего офицерского звания, а я бы мог это удостоверить.

Самым старшим по званию в нашей маршевой колонне являлся подполковник резерва Йозеф Деквиц. Он был юристом, доктором правоведения из Вестфалии. С того времени и вплоть до своего освобождения, с небольшими перерывами, я всегда находился вместе с Деквицем. О нем я еще буду говорить позже. Несмотря на то, что по своему возрасту (он родился в 1896 г.) он годился мне в отцы, у меня сложились с ним тесные товарищеские отношения. Ему я обязан расширением своего кругозора. Деквиц служил в зенитной артиллерии. У него была мощная грудная клетка, и он обладал громким голосом. По его словам, в свое время он был очень известным адвокатом по уголовным делам, и его речи на судебных процессах имели большой успех.

Однажды, заранее зная о том, что на следующий день должен был вступить в силу закон об амнистии, он выступал на суде присяжных с многочасовой речью в защиту своего клиента. Суд терпеливо выслушивал его постоянные повторы. До 1933 г. он был социал-демократом. Его жена была племянницей депутата Рейхстага от социал-демократической или даже коммунистической партии, который эмигрировал в Советский Союз. (После защиты диссертации в 1952 г. я навестил его в Мюнхене и был очень рад этой встрече. Его жена была интересным и умным человеком. Большим несчастьем для них обоих было то, что их единственный сын «полностью разрушил себя» алкоголем.)

Хотя в колонне было много здоровых людей, способных проделать этот путь на ногах, тем не менее он оказался путем подлинного страдания и скорби. Вооруженная охрана следовала со всех четырех сторон колонны и внимательно отмечала всех слабых и немощных. Расстояние в 55 километров, которое здоровые солдаты смогли бы преодолеть за один суточный переход, было разбито на три этапа. В первый день мы прошли примерно половину пути, что потребовало от многих людей сильного напряжения. Вторая половина состояла из двух этапов по 12 километров каждый. Было видно, что у самых слабых идти дальше не было сил. К тому времени я уже выздоровел до такой степени, что вполне справился с этим. Самым главным было не вывалиться из колонны и не остаться позади, чтобы не застрелила охрана, как это происходило постоянно. Ночи мы проводили в сараях и амбарах. Если охранники не находили каких-нибудь женщин и эти женщины не кричали, то можно было немного отдохнуть и поспать в соломе.

В первый день марша мы прошли через небольшой городок Кульмзее. Судя по всему, он был сдан без боя. Было заметно, что польское население смотрело на нас без враждебности. В последний день марша я усмотрел особую иронию судьбы в том, что нам пришлось идти по той же самой дороге, по которой мы отступали за несколько месяцев до этого, перед тем как мы переправились через Вислу по ледяному мосту к юго-западу от Грауденца. В этом был виден еще один признак нашего поражения. Тем временем в Грауденце среди нас прошел слух, что начали формироваться транспорты для отправки пленных по железной дороге в глубинные районы России. Польское население города было настроено к нам более враждебно, чем в Кульмзее, но инцидентов не было. Нас разместили в казарменном городке многочисленными группами в совершенно пустых помещениях. Но там было сухо, и было достаточно места, чтобы лежать. В казармах мы оставались двое или трое суток. Затем наступило время идти к железнодорожной станции для погрузки в эшелоны.

Теперь я не помню, была ли железнодорожная колея уже перешита русскими под их размер или еще нет. Но точно знаю, что в один товарный вагон заталкивали по 20 человек. По обеим сторонам двери вагона на половине расстояния между полом и крышей находились деревянные нары. Там мы лежали на голых досках. Никаких удобств не было, ни соломы, ни сена. Единственной необходимой роскошью было наличие дыры в полу вагона, диаметром около 20 миллиметров, которая использовалась для дефекации. Такое решение было простым, но неприятным для тех, кто, подобно мне, лежал рядом с этой дырой. К счастью, она не была предназначена для того, чтобы в нее мочиться. Это делалось через открытую дверь вагона.