Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу

Она ничего не могла сказать, только тихо заплакала.

— Своего жениха Зверева найти сможешь?

Она лишь пожала плечами.

— Надо найти, — давая понять, что свидание окончено, Столетов встал и с напущенной манерностью:

— Как ты их называла? «Пакостники»? … Хе. Так вот, этого пакостника надо из-под земли достать для тех мерзопакостников. Цель и задача ясна?

Она лишь потупила голову.

— Рядовая Афанасьева, — ядовитым тоном выдавил он, — цель и задача ясна?

Она и не выбирала и не думала и готова была на все.

— Так точно, товарищ командир, — как могла и как была, вытянулась в ретивую струнку.

— Вот так будет лучше… для тебя, — позабытая напыщенность в его голосе.

— И впредь, никогда не забывай своего пожизненного командира-благодетеля. Не то еще с пяток лет схлопочешь.

Афанасьева не знала, что на сей раз сказал Столетов начальнику зоны, однако ее буквально на следующий день перевели работать в столовую, и не кем-нибудь, а на самое легкое и почетное место — в хлеборезку; как отметил Столетов: «чтоб отъела бока», пока он будет о ней ходатайствовать.

Ровно через четыре года, на год раньше вынесенного приговора, Афанасьева, не совсем жалкая, а уже более-менее живая, обняла в Москве любимую мать, и сквозь слезы радости увидела на шифоньере футляр — скрипку отчима! С каким удовольствием она на ней в первый раз сыграла, фальшивя нотами из-за огрубевших рук.

Как положено, на второй день она явилась в милицию, чтобы встать на учет. А там какой-то молодой офицер-участковый, долго вертел в руках ее справку об освобождении и, не дав добро ей здесь, в центре Москвы жить, предложил самой убираться подальше, желательно туда же, к Северной Двине, можно к Печоре, а то и вовсе в Сибирь, за Урал, там рабочие руки нужны, и столица не место для шпионов.

На следующий день вместе с матерью направилась в центральное городское управление регистрации — очередь метров сто, еле-еле движется; выстояли весь день — не успели. Затем пошли занимать очередь в пять утра, были тридцатыми — здесь ее и слушать не стали, прямо на справку поставили штамп — предписание-направление на Ангару, строить ГРЭС. Через пять лет, может быть, ей и разрешат приехать здесь жить, но не ближе, чем за сто километров до Москвы. На сборы дали 24 часа. Проезд бесплатный, спецпоезд с Ярославского вокзала.

Не только Анастасия, но и ее мать были просто потрясены; здесь же, на улице, как и многие до них, они беспомощно рыдали, стремились вновь войти в это мрачное, казенное здание, считая, что произошло какое-то ужасное недоразумение. Туда их больше не впустили — объяснили: опоздание на поезд — суд.

В тот же день они еще надеялись обратиться в вышестоящую инстанцию — туда их тоже не впустили.

Разбитые, голодные, угнетенные, лишь поздно ночью они вернулись домой, а в дверях записка — Столетов оставил телефон. По звонку, он в ту же ночь к ним явился:

— Давайте эту писульку, — он небрежно сунул в карман единственный документ Анастасии Афанасьевой, пообещав к завтрашнему полдню явиться.

Не явился и через две суток. Зато явилась милиция и под истеричный рев матери дочь вновь увели. Сама Анастасия не плакала, но была на грани срыва — одна мысль, что ее снова могут послать на зону, бросала ее в дрожь.

На сей раз с ней обошлись гуманно — за «утерю справки и прочие грехи» не отдали под суд, но временно задержали, до отправки нового спецпоезда.

Не за саму себя, а за состояние матери больше переживала Анастасия во временном пункте изоляции, и, будучи уже «стреляной», умудрилась послать весточку домой, этим она себя может быть спасла, а может — наоборот. Кто знает, как бы сложилась ее судьба. Да по этой весточке прибыли только объявившийся Столетов и ее мать — Анастасию отпустили, так как Столетов предъявил выданный на ее имя — нет, не общегражданский паспорт, а вновь справку, временную, правда влиятельную.

Найти Зверева, как того требовал Столетов, она считала делом простым, даже решенным. Лишь бы вновь не попасть на зону — она и иголку бы в стоге сена нашла. А тут на поиски и средства выделяются. Почему-то все считают, что Анастасия «по нюху» найдет своего жениха.

Вначале она обошла всех родственников, друзей и однокурсников Жени, нашла и тех, кто с ней работал, и всем объяснялась, что ищет жениха. Потом начались разъезды по огромной стране. К делу она отнеслась рьяно и добросовестно. Уже и деньги заканчивались, и годичный срок справки был на исходе, а она все моталась по сибирской глуши, веря каждой зацепке, даже схожей фамилии, и удивлялась, почему Столетов в ответ перестал телеграфировать. Не ведая, что известно: Зверев Евгений уже три года как бежал за рубеж, — и посему в услугах Столетова нет нужды, а самому Столетову ныне нет дела до Афанасьевой.

Буквально на «перекладных», порой в товарном вагоне, без денег, голодая, Анастасия едва добралась до столицы, а здесь вновь проблема с законом — срок справки истек, жить в столице — запрещено; ни Столетова, ни его семьи в Москве нет, не проживают. Зато у Афанасьевой уже есть опыт поиска людей — нашла она командира, даже умудрилась к нему позвонить:

— Отстань! — рявкнул Столетов из Грозного.

Спешно стала Афанасьева готовиться к отъезду из Москвы, ей предложили трудоустроиться в одном из домов культуры райцентра Пензенской области.

Да мир, как водится, не без добрых людей, и повезло, что физический факультет, который она когда-то окончила — рядом, через дорогу. Встретила она случайно на улице бывшего однокурсника Максима Филатова. Филатов — фронтовик, дважды ранен, грудь и нога. После войны он продолжил обучение в родном вузе, защитил диссертацию и ныне заместитель декана.

Встрече с Афанасьевой Филатов искренне обрадовался, выслушав ее беды, вызвался помочь. Хромая, выпячивая ущербную от ранения грудь в орденах, он с настойчивостью обошел все инстанции — от милиции до ректора института. В итоге выяснилось, что факультет крайне нуждается в специалисте Афанасьевой, и милиция вроде не возражает; вот только постоянную прописку в Москве, по крайней мере пока, по закону дать не могут, да учитывая ходатайства вуза, временно, сроком на шесть месяцев, на уступку идут.

Приняли ее на работу в качестве старшего лаборанта, а когда по истечении первых шести месяцев, вновь благодаря усилиям того же Филатова, ей продлили прописку еще на шесть, появилась надежда по истечении года работы сдать экзамены и поступить в аспирантуру — это автоматически еще три года прописки в Москве, а там, как говорится, поживем — увидим.

В те годы, в свои неполные двадцать семь лет, в условиях наладившейся жизни, Анастасия Афанасьевна быстро обрела свою природную красу, и будучи в самом очаровательном для женщины возрасте, стала необычайно привлекательной. А как она играет на скрипке — чарует! Многие мужчины, молодые и не очень, ухаживали или пытались за ней ухаживать. Но Анастасия держала себя строго и достойно.